различие между потенциалом государства, его вещными и людскими ресурсами, с

одной стороны, и человеческим отношением — с другой. Составными элементами

силы являются материальные, человеческие и моральные ресурсы государства

(потенциальная сила), а также вооружения, армия (актуальная сила). Мощь —

это использование силы. Это способность повлиять не только на поведение, но

и на чувства другого. Важный фактор мощи — мобилизация сил для эффективной

внешней политики. Следует отличать наступательную мощь (способность

политической единицы навязать свою волю другим) и оборонительную мощь

(способность не дать навязать себе волю других).

В структуре государственной мощи Р. Арон выделяет три основных элемента:

1) среда (пространство, занимаемое политическими единицами); 2) материалы и

знания, находящиеся в их распоряжении, а также численность населения и

возможности превращения определенной его части в солдат; 3) способность к

коллективному действию (организация армии, дисциплина бойцов, качество

гражданского и военного управления в военное и в мирное время, солидарность

граждан перед лицом испытаний благополучием или несчастьем). Лишь второй из

этих элементов, по его мнению, может быть назван силой. При этом Р. Арон

подвергает критике различные варианты структуры государственной мощи,

представленные в работах сторонников американской школы политического

реализма (например таких, как Г. Морген-тау, Н. Спайкмен, Р. Штеймец). Он

отмечает, что их взгляды на структуру государственной мощи носят

произвольный характер, не учитывают происходящих в ней с течением времени

изменений, не отвечают условиям полноты. Но главный недостаток указанных

взглядов состоит, по его мнению, в том, что они представляют мощь как

измеримое явление, которое можно «взвесить на весах». Если бы это было так,

подчеркивает Р. Арон, то любая война стала бы невозможной, т.к. ее

результат был бы всем известен заранее. Можно измерить силу государства,

которая представляет собой его мускулы и вес. Но как мускулы и вес борца

ничего не значат без его нервного импульса, решительности,

изобретательности, так и сила государства ничего не значит без его мощи. О

мощи того или иного государства можно судить лишь весьма условно, через

ссылку на его силы, которые, в отличие от мощи, поддаются оценке (правда,

только приблизительной). Го-

203

сударство, слабое с точки зрения наличных сил, может успешно противостоять

гораздо более сильному противнику: так вьетнамцы в отсутствие таких

элементов силы, как развитая промышленность, необходимое количество

различных видов вооружений и т.п., нашли такие методы ведения войны,

которые не позволили американцам добиться победы над ними.

Несмотря на то, что ему не удалось это полностью, заслугой Р. Арона

явилось стремление преодолеть недостатки атрибутивного понимания силы. При

этом он не останавливается и на би-хевиоральном понимании, связывающем ее с

целями и поведением государств на международной арене. Р. Арон идет дальше,

пытаясь обосновать содержание мощи как человеческого (социального)

отношения. Можно сказать, что в определенной мере он сумел предвосхитить

некоторые аспекты более позднего — структуралистского подхода к пониманию

силы.

Основы этого подхода были заложены уже сторонниками теории

взаимозависимости, получившими широкое распространение в 70-е годы1. Р.

Коохейн, Дж. Най и другие представители этой теории предприняли попытку

поставить силу в зависимость от характера и природы широкого комплекса

связей и взаимодействий между государствами. Теоретики взаимозависимости

обратили внимание на перераспределение силы во взаимодействии международных

акторов, на перемещение основного соперничества между ними из военной сферы

в сферы экономики, финансов и т.п. и на увеличение в этой связи

возможностей малых государств и частных субъектов международных отношений

(см.: 11). При этом подчеркивается различие степеней уязвимости одного и

того же государства в различных функциональных сферах (подсистемах)

международных отношений. В каждой из таких сфер (например, военная

безопасность, энергетика, финансовые трансферты, технология, сырье, морские

ресурсы и т.п.) устанавливаются свои «правила игры», своя особая иерархия.

Государство, сильное в какой-либо одной или даже нескольких из этих сфер

(например, военной, демографической, геополитической), может оказаться

слабым в других (экономика, энергетика, торговля). Поэтому оценка

действительной силы предполагает учет не только его преимуществ, но и сфер

его уязвимости.

' Следует иметь в виду и то, что уже в 1945 г. американский исследователь

А. Хиршман в работе «National Power and the Structure of the Foreign Trade»

привлек внимание к взаимосвязи, существующей между влиянием государства на

мировой арене и структурой его внешней торговли, подчеркивая вытекающие из

этого возможности формирования новых форм зависимости (цит по: 2, р. 149).

204

Так, например, было установлено, что существует корреляция между

структурой внешней торговли того или иного государства и его влиянием на

мировой арене. В этом отношении показателен пример американо-японских

отношений, свидетельствующий о том, что в современных условиях

межгосударственного соперничества на смену территориальным завоеваниям

приходит дающее гораздо больше преимуществ завоевание рынков. За период с

1958 по 1989 гг. рост японского внешнеторгового экспорта составил 167%, что

выглядит весьма впечатляюще по сравнению с 7% роста, которых добились в

этой области за тот же период США. Важно, однако, то, что более 30%

внешнеторговых операций Японии по-прежнему выпадает на долю США, что делает

ее в двусторонних отношениях более уязвимой, чем ее американский партнер

(16).

Таким образом, крупный вклад школы взаимозависимости состоит в том, что

она показывает несостоятельность сведения феномена силы к ее военному

компоненту, привлекает внимание к его вытеснению другими элементами данного

феномена, и прежде всего такими, которые относятся к сфере экономики,

финансов, новых технологий и культуры. Вместе с тем следует признать, что

некоторые выводы и положения указанной школы оказались явно

преждевременными. Это касается прежде всего вывода об отмирании роли

военной силы в отстаивании международными акторами своих интересов,

стремления представить ее не отвечающей реалиям XX века, и, соответственно,

принижения методологического значения категории «сила» для анализа

международных отношений. Ошибочность подобных позиций стала очевидной уже в

80-е годы в свете резко обострившейся международной обстановки. Последующие

события — развал СССР и мировой социалистической системы, вооруженный

конфликт 1991 года в зоне Персидского залива, как и вооруженные конфликты

на территории бывшего Советского Союза — показывают, что отказываться от

понятия силы в изучении межгосударственных взаимодействий и, следовательно,

от традиций политического реализма пока не приходится. Другое дело, что эти

традиции должны быть переосмыслены с учетом новых реалий и достижений

других теоретических направлений, освобождены от односторонностей и

абсолютизаций. Попытка такого переосмысления и была предпринята

сторонниками структуралистского понимания силы.

В соответствии с таким пониманием, в настоящее время наиболее мощным

средством достижения международными акторами своих целей становится

«структурная сила» — способность обеспечить удовлетворение четырех

социальных потребностей,

205

которые лежат в основе современной экономики: безопасность (в том числе и

оборонительная мощь), знание, производство и финансы. Структурная сила

изменяет рамки мировой экономики, в которых взаимодействуют друг с другом

современные акторы международных отношений. Она зависит не столько от

межгосударственных отношений, сколько от системы, элементами которой

являются различные типы потребления, способы поведения, образы жизни. Эта

система не зависит от территориального деления мира. Власть над идеями,

кредитами, технологиями и т.п. не нуждается в территориальных границах. Она

распространяется через таких агентов, как банки, предприятия, средства

массовой информации и т.п. Границы, которые прежде служили гарантией

безопасности, защищали национальную валюту и национальную экономику, стали

теперь проницаемыми. Структурная сила влияет на предмет, содержание и исход

тех или иных международных переговоров, определяет правила игры в той или

иной области международных отношений. Кроме того, что особенно важно, она

используется ее обладателями для непосредственного воздействия на

конкретных индивидов: производителей, потребителей, инвесторов, банкиров,

клиентов банков, руководящих кадров, журналистов, преподавателей и т.д. Тем

самым, считает С. Стренж, происходит формирование огромной внетерритори-

альной транснациональной империи со столицей в Вашингтоне. В указанных

основных измерениях глобальной политической экономии, считает она, США

располагают более значительными средствами влияния, чем кто-либо еще.

Увеличивая их притягательную власть, это влияние усиливается еще и тем

обстоятельством, что США способны использовать все четыре измерения

одновременно (17).

Рассматривая концепцию структурной силы, французские социологи

международных отношений Б. Бади и М.-К. Смуц особо выделяют в ее составе

такой элемент, как технология. Технологическая мощь, подчеркивают они,

является не просто продолжением экономической и торговой силы (или мощи),

но играет и самостоятельную роль в системе средств международных акторов.

Она лежит в основе трех решающих для международной деятельности феноменов:

автономии решения актора в военной сфере, его политического влияния, а

также культурной притягательности (см.: 16, р. 155).

* * *

Завершая рассмотрение категорий целей и средств международных акторов,

следует отметить, что, как и любые другие науч-

206

[pic]

ные понятия, они носят исторический характер: их содержание развивается,

наполняясь под влиянием изменений в объективной реальности и обогащения

теоретической базы науки новым содержанием. Вместе с тем в них имеются и

определенные устойчивые элементы, сохраняющие свое значение до тех пор,

пока сохраняется деление мира на государственно-территориальные

политические единицы. Эта устойчивость касается как совокупности основных

целей и средств, так и их традиционных компонентов (например, для силы —

это военный компонент, для переговоров — это торг, подкрепленный наличными

ресурсами). Однако новые явления в международных отношениях, во-первых,

трансформируют иерархию и характер взаимодействия между этими традиционными

компонентами, а во-вторых, добавляют к ним новые компоненты (так, к

традиционным компонентам национального интереса, как цели международного

актора, сегодня добавляются экологическая безопасность, требования,

связанные с удовлетворением основных прав и свобод человека; в содержании

силы на передний план все более заметно выдвигаются характеристики,

связанные с экономическим развитием и внутриполитической стабильностью, и

т.п.). Картина еще больше усложняется ввиду «узурпирования» традиционных

средств нетрадиционными международными акторами (например, международной

мафией) и появления нетрадиционных средств в арсенале традиционных акторов

(новые средства коммуникации и массовой информации, используемые в

межгосударственном соперничестве). Поэтому при осмыслении того или иного

международного события или процесса необходимо стремиться к учету всей

совокупности влияющих на него обстоятельств и одновременно принимать во

внимание относительность, несовершенство концептуальных орудий его анализа,

избегая «окончательных», «одномерных» выводов, пытаясь выстроить несколько

вариантов его причин и возможных путей дальнейшей эволюции. Некоторыми

ориентирами подобного анализа могут выступать принципы и нормы

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39