Ашык ушел из своего города и стал бродячим поэтом. Он пел свои стихи, иногда сочиненные экспромтом, и аккомпаниро-вал себе на сазе. Помимо многих странствий, совершил поэт святое дело мусульманина -- хадж в Мекку. В Гёзлёв он вернулся только к старости. Над его могилой возвели мечеть, чтобы правоверные ценители поэзии приходили к нему на по-клонение, как к святому.

Давно нет той мечети, а могила, как полагают ученые, осталась на Карантинном мысу, возле нынешнего морского вокзала. Люди читают стихи Ашыка, поют песни о его любви к гурии -- небес-ной деве, которая принесла будущему поэту дар Аллаха и потом дождалась его на небесах. Поют и не замечают того, за чем ревниво следило мусульманское духовенство. Или просто про-щают поэту, ведь он Божий избранник, и Всевышний спросит с него строже, чем с простого человека, но -- за инное...

В земной жизни сила любви, да и сила личности Ашыка таковы, что он бросает вызов даже религиозным общепринятым нормам. Как всякий мусульманин, пять раз в день совершает он молитву, но когда все бьют поклоны в сторону святой Каабы, что делает Ашык Омер? На это нам ответит его дерзкая стихотвор-ная строка, всего лишь образ, но какой! «Я молюсь не в сторону Каабы -- я поворачиваюсь к твоему лицу».

Произведения нашего знаменитого земляка, тюркоязычного барда, долгое время оставались недоступными. Только в 1894 году Исмаил Гаспринский издал книгу его стихов, а вторая вышла в свет еще почти сто лет спустя. Но и теперь они ждут своего переводчика, который должен, кроме обладания поэтичес-ким мастерством и знания арабского и тюркского языков, под-няться до философского осмысления мира. Чтобы понять всю глубину поэзии Ашыка Омера, надо изучить поэтов-суфистов Физулия, Руми, Саади и других, которые заметно повлияли на его творчество. Более того, надо постараться постичь сам су-физм (о кем мы расскажем позже). К примеру, некие высшие идеи передаются поэтом символически, через образы соловья и розы. Здесь опять слышится перекличка с Есениным. Помни-те? «Слышишь, розу кличет соловей...».

По-настоящему осмысленные стихи Ашыка Омера могут явить нам отголоски той восточной мудрости, которую так и не постиг пресыщенный цивилизацией Запад. А пока давайте, почитаем в готовом переводе то, что проще, что в равной мере подходит для любой страны, для любого времени:

Что-то с миром случилось: в нем нету покоя,

Благородство и честность пропали куда-то,

Справедливость исчезла -- ведь время такое,

Что никто не жалеет ни друга, ни брата.

Все кичливыми стали, а чем тут гордиться,

Если в душах одна лишь жестокость таится?

Все к наживе и роскоши стали стремиться,

Забывая о сердце, -- какая утрата!

Совершенство в нужде, а ничтожество в славе.

Торжествует любовь лишь в богатой оправе,

Но, Омер, ведь на Бога пенять мы не вправе,

Люди сами в несчастьях своих виноваты.

***

Кому-то смерть принять, кому-то жить

Так власть свою вершила ты, судьба.

В ту чашу, что пришлось мне осушить,

Любовь и хмель вложила ты, судьба.

Все потерял -- богатства мне не впрок,

Закон любви, зачем ты так жесток?

С бедою сладишь -- горе на порог,

Не зря меня страшила ты, судьба.

Ты разлучила с розой соловья, --

Подобно им в разлуке с милой я,

Вдали мой дом и родина моя, --

Жизнь оборвать решила ты, судьба.

Так я, Омер, с печалью говорю.

Без друга я один, в чужом краю,

Меня всего лишила ты, судьба,

Но никого за это не корю я.

Теперь, после посещения православного храма и мечети, хо-рошо бы пройти в городской сад над морем, отдохнуть среди деревьев, поразмышлять над тем, что увидели, о чем узнали. А летом лучше спуститься к воде, отплыть от берега. Море снимает лишние эмоции, переключает нас на мысли простые и вместе с тем глубокие (хоть сама бухта и мелкая).

Глядя с моря на эти купола и минареты, можно задуматься о единой природе всякой религии, о миролюбии, о терпимости ис-тинно верующих ко всем, кто верует так же искренне, но по-другому, и молиться идет в другие храмы. Или считает себя вовсе непричастным к религии, а в молитвенные сооружения заходит просто как в музей. До чего же глубоко и порой безот-четно теплится в наших душах призрачный светоч веры! Бес-тактно звучат даже сами вопросы о том, верующий вы или нет. Вера -- понятие личное, интимное, и вопросы о ней мы вправе задавать только самим себе...

Можно внимательно поглядеть под ноги и, еще находясь под впечатлением величия и безвременности Божьих храмов, обра-тить взгляд в прошлое. Интересно и, пожалуй, жутковато пред-ставить себе толпы, легионы людей, заходивших в это море так же, как мы, на этом месте. Кто был первым? Должно быть, кроманьонец или даже неандерталец, уставший после охоты и запыленный в степи. Так же ласково светило это солнышко, и дети неандертальца не меньше наших детей любили плавать и нырять, а потом копаться в горячем песке, подгребать его к себе, зарываться в него... Правда, оглядывались чаще: неспокойное было время. Сколько же людей оставляли следы на этом песке, если принять за аксиому, что наша цивилизация была первой, как учили в школе? А сколько поколений пройдет здесь после нас? Но еще лучше -- ни о чем не думать на пляже, а просто отдыхать, как тот первый «курортник» с каменным топором, от-дыхать душой и телом. Ведь завтра нам предстоят новые, тоже содержательные экскурсии, и мы должны успеть приготовиться к ним -- надо просвежить голову, да и ногам дать передышку.

Обитель дервишей

Бог един, но люди по-разному обращаются к нему. Собор Святого Николая стоит рядом с мечетью Джума-Джами, и при желании это можно рассматривать не как случайность. Здесь православные, там правоверные. Как на Западе христианство наступало, подминало и вбирало в себя языческие культы, так ислам подминал под себя и синтезировал предшествовавшие во-сточные верования. В древних священных местах строились новые храмы, и многие языческие обычаи ложились в основу объединяющей религии. Одним из ее направлений стал в VIII веке суфизм -- братство дервишей, очень распространенное на средневековом Востоке. Ведь в одном только Константинополе насчитывалось до двухсот орденов странствующих мусульманс-ких монахов! Были они и в Крыму.

Что же такое суфизм? С уверенностью можно сказать толь-ко то, что он -- одно из самых парадоксальных и при этом самых устойчивых явлений религиозной культуры Востока. Нынешний глава суфийского ордена Ниматуллахи шейх Джа-вад Нурбахш пробует дать такое определение: «Суфизм -- это путь к Истине, единственное средство передвижения на кото-ром -- Любовь. Метод суфизма состоит в том, чтобы смотреть только в одном направлении, а его единственная цель -- Бог». В духовном самосовершенствовании, в мистике, в эзотерике су-физм образует мостик между культурами Запада и Востока. «Уединение в обществе, странствия на родине, внешне с людьми, внутренне с Богом». Так говорил о религиозной деятельности странствующих суфийских монахов -- дервишей -- Бахааддин Накшбанд (XIV век), один из самых известных наставников «Пути к Истине». Но сколько бы ни рассказывали об этом «Пути» -- все объяснения получатся неточными, примитивны-ми и, в конечном итоге, ненужными. Такова природа суфизма, ее надо почувствовать, чтобы понять. Даже сами шейхи утвержда-ют: «Все то, что можно выразить словами, не есть суфизм». Поэт Джалаладдин Руми (XIII век) выразил это еще доходчивее: «Когда влюблен, стыжусь всего, что о любви сказал». Об этой же любви говорит он с присущим поэту максимализмом: «Опь-янись ею так, чтоб не проснуться и во время Страшного Суда!»

Знаменитый суфий и теолог XI--XII веков Аль-Газали сказал подробнее, и на этом любопытном, запоминающемся ут-верждении целесообразно поставить точку (по крайней мере, для нашей книги) в попытках объяснить, что же такое суфизм. Все, что представляет собой наибольшую ценность для суфистов, го-ворил Аль-Газали, «не поддается изучению, а постигается непос-редственным опытом, через экстаз и внутреннюю трансформа-цию. Пьяному не обязательно знать, как определяется опьянение, каковы его причины и условия, однако он пьян, в то время как человек, знающий теорию, остается трезвым».

Что ж, коль бессильны обычные слова, на помощь приходит музыка. «Когда слышна музыка, душа обоняет благоухание Воз-любленной» (Сааддин Хамуйа). Обычным учебным материа-лом для постижения Пути служили притчи, поэтические сказания. Многие истории о Ходже Насреддине, сказки «Тысячи и одной ночи» -- все того же суфийского происхождения.

В Евпатории это единственное здание текие (приюта) дер-вишей, построенное, как полагают, в XVI веке. Оно представляет собой комплекс из монастыря и мечети. Есть во дворе свой колодец и маленький, характерный для Крыма, минарет. Кстати, минарет в мечети Джума-Джами высокий, и это лишний раз подтверждает его турецкое происхождение, потому что, чем боль-ше город, тем выше должна быть кафедра для общения муэдзи-на с народом. В Крыму, где не было больших городов, никогда не строили высоких минаретов; поначалу к верующим обраща-лись с природных возвышенностей, с каменных валунов. В ар-хитектуре монастыря видно сильное влияние Византии, но выс-троен он в восточном стиле. Даже кладка стен имеет признаки Востока: все эти камни различны по размерам. Разве нельзя было заставить рабов вытесать одинаковые камни-плиты, как строят на Западе? Но нет, гармония Востока состоит как раз в этой подчиненной единому замыслу разновеликости.

Ни об авторе проекта, ни о времени постройки монастыря нет достоверных сведений. Здание напоминает медресе Зинд-жирли в Бахчисарае и мечеть Джума-Джами -- такой же зал в основе, в который выходят восемнадцать монашеских келий. Над квадратным залом надстроен шестигранник с крышей в виде купола. Сколь обширен зал, столь малы и тесны кельи. Каждая имеет только узкое окошко и углубление в стене для светильни-ка. Через это окно не виден и не слышен окружающий мир. Чтобы попытаться понять состояние дервиша, уединенного в келье, надо войти в нее самому, обязательно войти и послушать ту тишину и представить себя в том времени, в тех необъяснимых для нас устремлениях. В келье останавливается время, замирает дух. Отсюда все далеко, это некое преддверие другого мира! Монах ищет путь к Богу, он слышит и видит Бога, он совершен-ствуется, чтобы приблизиться к Нему... И как только научится входить в состояние экстаза и общаться с Богом, он может уйти, чтобы самому стать шейхом (наставником братства), чтобы со-здать свой монастырь. А пока он служит этой идее и раз в день выходит в мир принять подаяние, «сидя у врат Аллаха».

Да, ведь только ради любви к Богу стоит жить, все осталь-ное -- суета! Дервиши считали, что нельзя жить ни ради семьи, ни ради накопления благ, ибо все это временно. Только отречась от мирской жизни, ты возвращаешься к истоку, ощущаешь нача-ло своего рождения и проникаешься будущим посмертным су-ществованием, то есть, начинаешь понимать и чувствовать то, что не дается рядовому человеку. Как большое искусство страны подпитывается народным творчеством, так религия Востока не-отделима от монастырей, прошлое и, может быть, будущее назна-чение которых -- подпитывать мусульманскую веру. Исследо-ватели-теологи не пришли к общему мнению, является ли суфизм ответвлением ислама или, наоборот, ислам возник на земле, утоп-танной босыми ногами странствующих дервишей.

Слово суфий происходит от арабского «суф» -- шерсть. Из шерсти ткали одежду аскетам -- плащи, в которых странствовали монахи по миру, совершенствуя дух. Их путь (Тарикат) заключал в себе, на фоне убежденного пренебрежения к материальным бла-гам, пляски и воспевания святых имен, введение себя в экстаз.

Существовало пять основных направлений суфизма, от рели-гиозно-благочестивых до почти атеистических, от реакционно-изуверных до высоко-гуманистических, от туманно-эклектичес-ких доктрин до строгих философских систем.

Вращаясь вокруг своей правой ноги, выкрикивая при этом суры Корана и стихи поэтов, дервиши впадали в экстаз (сэма). Человек при этом ощущал нечто большее, чем приближение к Богу, не зря же истинный дух учения внерелигиозен. «Я самодостаточен, значит, я и есть Бог!» -- воскликнул однажды Руми. И развил дерзкую мысль в стихотворении:

Вы, взыскующие Бога средь небесной синевы,

Поиски оставьте эти, вы есть Он, а Он -- есть вы.

Вы -- посланники Господни, вы пророка вознесли,

Вы -- закона дух и буква, веры твердь, ислама львы,

Страницы: 1, 2, 3, 4