предъявляющий (манифестирующий) себя исследователю. Напротив, для Фрейда

сновидение — это прежде всего тексты сознания, символы, за которыми скрыты

бессознательные влечения и которые поэтому нуждаются в расшифровке. Но ведь

и Юнг истолковывает и расшифровывает сновидения, причем совершенно не так,

как это делали другие психологи. К тому же известно, что любое сновидение

может быть описано по-разному и само по себе (здесь мы не согласны с Юнгом)

не содержит указаний на то, как его необходимо объяснять. Отчасти и Юнг это

понимал, например, когда писал, что "человеческая психика начинает

существовать в тот момент, когда мы осознаем ее" [там же, с. 138]. Понимать-

то иногда понимал, но в общем случае был убежден в другом — в том, что

сновидение — естественный процесс, который может быть описан объективно и

однозначно. И все же временами в душу Юнга закрадывалось сомнение. Однажды,

пишет он, "я получил письмо от той самой эстетствующей особы. Она снова

уверяла меня в том, что. мои бессознательные фантазии имеют художественную

ценность и что их должно понимать как искусство. Я начал нервничать. Письмо

было далеко не глупым и поэтому достаточно провокационным. Современный

художник, в конце концов, в своем творчестве опирается на бессознательное —

так считала моя корреспондентка, — и взгляд этот, утилитарный и

поверхностный, тем не менее заставил меня усомниться, в самом ли деле мои

фантазии были спонтанными и естественными, или же с моей стороны был

допущен некий произвол, какая-то специальная работа" [там же, с. 197].

Несомненно, был и произвол, и специальная работа — построение

интерпретаций, и так как Юнг не контролировал эту работу, не обосновывал

ее, то вполне можно согласиться с его корреспонденткой в том, что метод

Юнга — не научный, а художественный, то есть относится больше к искусству,

чем научному познанию. Но мы забежали несколько вперед. Вернемся и поставим

вопрос, а как все-таки Юнг истолковывает свои сновидения и фантазии?

Для ответа на него обратимся к воспоминаниям Юнга и проанализируем,

как он в подростковом возрасте осмыслил одно свое необычное религиозное

переживание. Содержание этого переживания таково. < Однажды в прекрасный

летний день 1887 года, восхищенный мирозданием, — пишет Юнг, — я подумал:

"Мир прекрасен и церковь прекрасна, и Бог, который создал все это, сидит

далеко-далеко в голубом небе на золотом троне и..." Здесь мысли мои

оборвались, и я почувствовал удушье. Я оцепенел и помнил только одно:

Сейчас не думать! Наступает что-то ужасное» [там же, с. 46]. После трех

тяжелых от внутренней борьбы и переживаний дней и бессонных ночей Юнг все

же позволил себе додумать начатую и такую, казалось бы, безобидную мысль.

"Я собрал, — пишет он, — всю свою храбрость, как если бы вдруг решился

немедленно прыгнуть в адское пламя, и дал мысли возможность появиться. Я

увидел перед собой кафедральный собор, голубое небо. Бог сидит на своем

золотом троне, высоко над миром — и из-под трона кусок кала падает на

сверкающую новую крышу собора, пробивает ее, все рушится, стены собора

разламываются на куски.

Вот оно что! Я почувствовал несказанное облегчение. Вместо ожидаемого

проклятия благодать снизошла на меня, а с нею невыразимое блаженство,

которого я никогда не знал.. - Я понял многое, чего не понимал раньше, я

понял то, чего так и не понял мой отец, — волю Бога... Отец принял

библейские заповеди как путеводитель, он верил в Бога, как предписывала

Библия и как его учил его отец- Но он не знал живого Бога, который стоит,

свободный и всемогущий, стоит над Библией и над Церковью, который призывает

людей стать столь же свободным. Бог, ради исполнения Своей Води, может

заставить отца оставить все его взгляды и убеждения. Испытывая человеческую

храбрость, Бог заставляет отказываться от традиций, сколь бы священными они

ни были" [там же, с. 50].

Первый вопрос, который здесь возникает, почему подобное толкование

мыслей является следованием Воле Бога, а не, наоборот, ересью и отрицанием

Бога? Ведь Юнг договорился до того, что Бог заставил его отрицать и

Церковь, и сами священные религиозные традиции. Второй вопрос, может быть,

даже еще более важный, а почему, собственно, Юнг дает подобную

интерпретацию своим мыслям? Материал воспоминаний вполне позволяет ответить

на оба вопроса. В тот период юного Юнга занимали две проблемы:

взаимоотношения с отцом, потомственным священнослужителем (по мнению Юнга,

отец догматически выполнял свой долг, имел религиозные сомнения, но не

пытался их разрешить, и вообще был несвободен в отношении христианской веры

и Бога); вторая проблема — выстраивание собственных отношений с Богом,

уяснение отношения к Церкви. Чуть позднее рассматриваемого эпизода эти

проблемы были разрешены Юнгом кардинально: oт разрывает (в духовном

отношении) и с отцом, и с Церковью. после первого причастия Юнг приходит к

решению, которое он осознает так: "В этой религии я больше ее находил Бога.

Я знал, что больше никогда не смогу принимать участие в этой церемонии.

Церковь — это такое место, куда я больше не пойду- Там все мертво, там нет

жизни.

Меня охватила жалость к отцу. Я осознал весь трагизм его профессии и

жизни Он боролся со смертью, существование которой не мог признать. Между

ним и мной открылась пропасть, она была безгранична, и я не видел

возможности когда-либо преодолеть ее" [там же,с. 64].

Вот в каком направлении эволюционировал Юнг. На пути этой эволюции ему

нужна была поддержка, и смысловая, и персональная. Но кто Юнга мог

поддержать, когда он разрывает и с отцом, и с Церковью? Единственная опора

для Юнга — он сам, или, как он позднее говорил, "в следовании своему

демону" - Однако понимает этот процесс Юг г иначе: как уяснение истинного

желания и наставления Бога. Именно подобное неадекватное осознание

происходящего и обусловливают особенности понимания и интерпретации Юнгом

своих мыслей. Юнг, самостоятельно делая очередной шаг в своем духовном

развитии, осмысляет его как указание извне, от Бога (в дальнейшем — от

бессознательного, от архетипов), хотя фактически он всего лишь оправдывает

и обосновывает этот свой шаг. На правильность подобного понимания указывает

и юнгеанская трактовка Бога. Бог для Юнга — это его собственная свобода, а

позднее, его любимая онтология (теория) — бессознательное. Поэтому Юнг с

удовольствием подчиняется требованиям Бога, повелевающего стать свободным,

следовать своему демону, отдаться бессознательному.

Итак, интерпретация мыслей Юнга, так же как затем и других проявлений

бессознательного — сновидений, фантазий, мистических видений, представляет

собой своеобразную превращенную форму самосознания личности Юнга.

Превращенную потому, что понимается она неадекватно: не как самообоснование

очередных шагов духовной эволюции Юнга, а как воздействие на Юнга сторонних

сил — Бога, бессознательного, архетипов. Еще один маленький пример.

В книге Юнг приводит сон, как он пишет, предсказавший ему разрыв с Фрейдом.

События сновидения, пишет Юнг, "происходили в горной местности на границе

Австрии и Швейцарии. Были сумерки, и я увидел какого-то пожилого человека в

форме австрийских императорских таможенников... В нем было что-то

меланхолическое, он казался расстроенным и раздраженным... кто-то сказал

мне, что этот старик — лишь призрак таможенного чиновника, что на самом

деле он умер много лет назад" [там же, с. 167]. Вот как Юнг истолковал этот

сон. "Я стал, — пишет он, — анализировать, и слово "таможня" подсказало мне

ассоциацию со словом "цензура". "Граница" могла означать, с одной стороны,

границу между сознательным и бессознательным, с другой же — наши с Фрейдом

расхождения... Что же до старого таможенника, то, очевидно, его работа

приносила ему больше горечи, нежели удовлетворения, — отсюда раздражение на

его лице. Я не могу удержаться от аналогии с Фрейдом" [там же, с. 167].

Интересно, сам Юнг фактически понимает, что это не предсказание, а

скорее, способ, помогающий ему оправдать очередной шаг своей эволюции —

разрыв с Фрейдом. "В то время (в 1911 году), — пишет Юнг, — авторитет

Фрейда в моих глазах уже сильно пошатнулся... Когда мне приснился этот сон,

я все еще глубоко чтил Фрейда, но в то же время уже стал относиться к нему

критически. Судя по всему, я еще не осознавал ситуации и пытался каким-то

образом найти решение. Это характерно для ситуации проецирования. Сон

поставил меня перед необходимостью определиться" [там же, с. 167 — 168].

Но, пожалуй, приведенный пример — это единственный случаи, когда Юнг, сам

того не осознавая, по сути, фальсифицирует собственную квалификацию сна как

сна-предсказания. Во всех остальных случаях Юнг трактует сновидения как

объективный опыт, как материал бессознательного, который приходит к нему

независимо от его желаний или "давления" шагов юнгианской эволюции.

Но одно дело истолкование собственных сновидений, мыслей, фантазий,

другое — истолкование проявлений бессознательного пациентов и больных. Как

действовать в этом случае, не опираться же на закономерности и особенности

своего бессознательного. Однако Юнг именно так и поступает и пытается этот

свой весьма серьезный шаг обосновать. "В основе умственных расстройств, —

пишет он, — мы не обнаружим ничего нового и неожиданного, скорее мы

встретим там те же начала, которые лежат в основе нашего собственного

существования. И это открытие имело для меня огромное значение" [там же, с.

134]. Одновременно Юнг хорошо понимал, что его опыт бессознательного

недостаточен для того, чтобы помочь всем больным, людям весьма разным, с

разными проблемами и прошлым. Пытаясь преодолеть это противоречие, Юнг

после разрыва с Фрейдом постепенно нащупывает (изобретает) особую

психотехнику, позволяющую существенно расширить область и феноменологию

бессознательных процессов- Эта психотехника включала в себя не только

запоминание и истолкование сновидении, но и еще несколько важных моментов.

Во-первых, Юнг обратился к игре, он начал строить домики и замки из песка и

камней. Во-вторых, обращаясь к искусству, в частности, все чаще рисует на

темы своих переживаний и фантазий; позднее таким путем он приходит к

необходимости зарисовывать мандалы. В-третьих, Юнг решает отпустить на

волю, не сдерживать разумом свои фантазии, какими бы болезненными и

странными они ни казались. "Перед фантазиями, — пишет Юнг, — охватившими

меня, столь волновавшими и, можно сказать, управлявшими мною, я чувствовал

не только непреодолимое отвращение, но и неизъяснимый ужас. Я боялся

потерять контроль над собой, я боялся сделаться добычей своего

бессознательного, а как психиатр я слишком хорошо знал, что это значит. И

все же я рискнул — и позволил этим образам завладеть мною. Пойти на этот

риск меня главным образом заставило то обстоятельство, что поставить в

подобную ситуацию пациента я бы не решился, не пройдя это сам" [там же, с.

180].

Юнг осознает свои фантазии как естественный процесс и силу,

завладевшие им помимо его волн и желания. С таким пониманием невозможно

согласиться, поскольку Юнг сам вызывает и запускает эти процесс и силу

(играя, рисуя, занимаясь погон, медитируя, отпуская свои фантазии,

устремляясь к познанию бессознательного), которым потом, часто со страхом,

отдается. Здесь опять, как и в случае толкования сновидений, рефлексия Юнга

неадекватна реальному положению дел. Но в каком направлении формировал Юнг

свое бессознательное, куда он эволюционировал?

Анализ книги показывает, что были два основных фактора, определяющие

эту эволюцию: осмысление проявлений бессознательного, целью которого

являлось создание "языка описания" бессознательных процессов (сам Юнг

понимал эту работу как анализ структуры бессознательного), и реализация

Юнгом своих основных экзистенциальных проблем и устремлений. Для уяснения

сказанного рассмотрим один пример — формирование понятия Анимы. В

теоретической системе Юнга Анима — это архетип, который широко используется

при интерпретации проявлений бессознательного. Интересно, как Юнг приходит

к этому понятию. Сначала в его снах-видениях -фантазиях появляется образ

прекрасной слепой девушки, которая находится в компании с Ильёй-пророком и

огромной черной змеей. Затем образ девушки вытесняется женским голосом, в

котором Юнг узнает одну из своих пациенток. "Я знал наверняка, — пишет Юнг,

— что этот внутренний голос принадлежал женщине, и я узнал голос одной моей

пациентки, довольно одаренной, но страдавшей психопатией. В наших с ней

диалогах всегда присутствовал довольно значительный трансфер" [там же, с.

187]. Этот голос ведет активную полемику с Юнгом, утверждая, например, что

его истолкование — это искусство или что Юнг как художник сам творит

содержание бессознательных переживаний (см. цитату выше). Именно этот

психический материал, утверждает Юнг, и приводит к идее "Анимы". Я подумал,

вспоминает Юнг, "что эта "женщина во мне" лишена собственных речевых

центров и объясняется с моей помощью. Она говорила со мной не однажды,

причем обстоятельно. Меня крайне занимало то, что какая-то женщина

существует внутри меня и вмешивается в мои мысли. В самом деле, думал я,

может, она и есть "душа" в примитивном смысле слова, и я спросил себя,

почему душу стали называть "anima", почему ее представляют как нечто

женственное. Впоследствии я понял, что эта "женщина во мне" — некий

типический, или архетипический образ в бессознательном всякого мужчины, я

назвал ее "Анима" [там же, с. 187]. Последний этап формирования понятия —

элиминирование чувственных манифестаций "Анимы" и наращивание теоретических

признаков этого понятия ("Анима", по Юнгу, — это не только вечный

врожденный образ женщины, но и связь сознания с бессознательным, а также

женская природа и логика в мужчине, наконец, это источник и символ Эроса и

жизни). "Сегодня, — пишет Юнг, — я способен воспринимать такие идеи

непосредственно, потому что я научился принимать бессознательное таким, как

есть, и понимать его. Я знаю, как я должен вести себя с этими образами. Я

могу непосредственно интерпретировать их, когда они являются в снах, и я не

нуждаюсь более в посреднике, каким была Анима" [там же, с. 189].

Основной вопрос здесь следующий: из каких соображений, каким образом Юнг

набрал основные теоретические признаки "Анимы"? Вряд ли ему мог помочь

приведенный психический материал, ведь из него Юнг мог почерпнуть весьма

немногое, а именно что ему приснилась некая прекрасная девушка, а потом с

ним общался и спорил голос, напоминающий голос одной его пациентки. Как из

всего этого можно получить понятие Анимы, совершенно не ясно. В то же время

достаточно очевидно, что понятие Анимы небесполезно в психотерапевтической

практике, а также что оно отвечает эстетическим и культурологическим

взглядам Юнга. Не означает ли сказанное, что понятие Анимы вовсе не выплыло

из глубин бессознательного, а было сконструировано самим Юнгом? Другое

дело, что в качестве эвристического толчка могли выступить соответствующие

фантазии Юнга, но из того же материала бессознательного на другом этапе

эволюции личности Юнга, вероятно, выплыло бы не понятие Анимы, а какое-то

другое.

Конструирование Юнгом понятий не могло продолжаться бесконечно, оно

пришло к своему завершению, когда он, во-первых, полностью реализовал свою

личность, то есть разрешил в своем сознании и жизнедеятельности основные

волновавшие его экзистенциальные проблемы (анализ книги Юнга показывает,

что главные из них были следующие: проблема Бога, проблема теодицеи,

проблема смерти и отношения к ней, понимание истории и культуры, понимание

человека, объяснение природы психических заболеваний), во-вторых, сумел

создать "язык описаний" бессознательного, который он с успехом применял при

лечении своих пациентов. Кстати, одно из центральных понятий этого "языка

описания — архетип "самость", связан как раз с представлением о

самореализации ("самодостаточности") личности. "Тогда же, между 1918 и 1920

годами, — пишет Юнг, — я начал понимать, что цель психического развития —

самодостаточность. Не существует линейной эволюции, есть некая замкнутая

самость. Однозначное развитие возможно лишь» вначале, затем со всей

очевидностью проступает центр" [там же, с. 198]- А через страницу,

анализируя поразивший его сон, Юнг добавляет: "С этим сновидением у меня

было связано ощущение некой окончательности, завершенности... Этот сон

объяснил мне, что самодостаточность, самость — архетипический смысл и

принцип определения себя в мире" [там же, с. 200].

Как же оценить то, что реально сделал Юнг, и как отнестись к его

методологическим установкам, например к утверждению, что учение о

бессознательном, с одной стороны, является естественной наукой, а с другой

— предельно субъективно (более, чем какая-нибудь другая наука, "зависит от

субъективных предпосылок исследователя"). Если не различать психологическую

науку (познание) и психологическую практику (психологическую помощь,

лечение), то в этом случае действительно мы вынуждены утверждать, что

построения Юнга предельно противоречивы, что он постоянно отождествляет (не

различает) науку и знание с собственными интерпретациями и мифами. Однако в

рамках психологической практики все построения Юнга (и его теория

бессознательного, и его интерпретации) вполне эффективны. Они помогают

психотерапевту и пациенту понять причины психического неблагополучия и так

переосмыслить текущую жизненную ситуацию, что новое понимание и видение в

той или иной мере способствуют выздоровлению- Если считать, что в рамках

психологической практики "'теоретические" построения психологов нужно

оценивать не на истину. а на эффективность, то в этом случае главная цель —

это не описание психической действительности человека, а создание

реальности, погружение в которую помогает пациенту по-новому и в

определенном направлении переосмыслить свое неблагополучие и жизненную

ситуацию.

Используемая литература:

1. Юнг К. Воспоминания, сновидения, размышления. – Киев, 1994.

2. Розин В.М. Психология: теория и практика. Форум-Инфра-М 1998.

Страницы: 1, 2