Макс Вебер и Россия - (реферат)

Дата добавления: март 2006г.

    Московский государственный социальный университет
    Институт Социологии
    Кафедра истории социологии
    Реферат на тему:
    “Макс Вебер и Россия”

Студента 1 курса факультета социальной информатики Красницкого В. В. Приняла: Михайлец Ю. О.

    Москва - 1999
    Содержание:
    Введение – стр. 3
    Краткая характеристика социальной философии
    М. Вебера – стр. 4
    Взгляды Вебера по отношению к первой русской
    революции – стр. 5
    Заключение – стр. 19
    Список литературы - стр. 20
    ВВЕДЕНИЕ

Макс Вебер (1864-1920) является одним из родоначальников социологии как науки, одним из классических социологов, наряду с Марксом, Дюркгеймом и другими. Вебер родился в Эрфурте (Тюрингия) и учился в университетах Гейдельберга, Берлина и Геттингена. После первых исследований по философии и праву его интересы стали тяготеть к политэкономии, истории и позднее к социологии.

В некоторых своих работах Вебер исследовал российское общество начала 20-го столетия. Здесь мы рассмотрим две первых статьи о России этого социолога, каждая их которых разрослась в целую брошюру, -“О ситуации буржуазной демократии в России” и “Переход России к мнимому конституционализму”. Несмотря на то, что, в общем, они не обойдены вниманием западных исследователей, их содержание освоено еще далеко не полностью—как с точки зрения вебероведения, так и с точки зрения изучения первой русской революции и ее восприятия на Западе. Между тем, и состояние современного вебероведения, и задачи углубленного социологического изучения революции 1905—1906 гг. в России, в тематике которого мы находим все больше созвучий нашим сегодняшним проблемам, — и то, и другое вновь побуждает нас обратиться к названным веберовским работам. Как только мы начинаем внимательно читать эти две статьи, каждая из которых выглядит как нечто среднее между репортажем и хроникой событий первых девяти месяцев русской революции, время от времени прерываемой экскурсами в их ближайшую (а местами и более отдаленную) предысторию, сразу же обнаруживается весьма существенное затруднение. При всем желании Веберу не удается ни роль поверхностного репортера, ни роль беспристрастного хроникера. К тому же при всей внешней простоте веберовский текст оказался перенасыщенным самыми разнообразными ассоциациями и параллелями. А потом оказывается, что эти тексты, абсолютно невозможно не то чтобы понять во всей их внутренней сложности, но просто адекватно прочитать, не учитывая глубинных предпосылок веберовской социальной философии.

Уже сложившаяся в основных своих чертах ко времени работы над рассматриваемыми текстами, она ожидала своего дальнейшего развития и конкретизации на более широком историческом фоне. Ее общий контур проступал сквозь цикл статей, представших как части единого труда под названием“Протестантская этика и дух капитализма”, признанного сегодня одним из классически парадигмальных для социологии нашего века. И основной “хронологический факт”, который необходимо иметь в виду в рассматриваемой нами связи, заключается в том, что этот труд самым ближайшим образом предшествовал первым статьям М. Вебера о России. И это обстоятельство нашло свое выражение в своеобразной“социологической рефлексии”, которая образовала “подтекст” веберовской хроники русской революции 1905 г. , время от времени — в особенности к концу каждой из статей — всплывавший на поверхность их текста. Отсюда — необходимость предварить следующее изложение краткой характеристикой социальной философии автора “Протестантской этики”.

    КРАТКАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА СОЦИАЛЬНОЙ ФИЛОСОФИИ М. ВЕБЕРА

В ее центре прорисовывается идея свободы, осмысленной, так сказать, “культурно-социологически”. Проблема свободы, истолкованной в духе ее протестантского понимания — в качестве свободы “лица”, индивидуально определенной личности, действующей, что называется, в здравом уме и твердой памяти, с Богом в сердце и разумом в голове, а потому полностью ответственной за свои действия, —предстает, таким образом, во всей ее социокультурной и культурно-исторической конкретности. Это, прежде всего, проблема условий возможности рождения самоутверждения и дальнейшего существования соответствующего типа личности. Имеется в виду личность, свободная не просто в“западном”, но именно протестантски-западном смысле, какой Вебер считал наиболее адекватным выражением европейского духа.

В своем классическом виде такая свобода —дело уже не будущего и не настоящего, а прошлого, хотя и не столь уж далекого. Ее классическую эпоху Вебер относит ко временам раннего капитализма. Прежде всего— ко временам великих географических открытий, когда раздвинулись необъятные пространства свободы, с одной стороны, и с другой — связывает ее с эпохой реформации, из которой, согласно его концепции, родился “дух капитализма”: радикальный протестантизм с его “хозяйственной этикой”. Однако с тех пор утекло уже достаточно много воды, и животворный дух свободы, витавший в атмосфере раннего капитализма, объективировался в формализованных и бюрократизированных структурах “зрелого”капитализма. Теперь уже сами эти структуры навязывают индивиду соответствующий стиль поведения и образ жизни— капитализм перестает быть делом свободного решения личности. От нее требуется уже все меньше творческого напряжения, которому Запад и был обязан классическими манифестациями свободного решения и самостоятельного действия, равно как и подлинно демократическим укладом общественной и политической жизни, соответствующим Новому времени.

И вот в то самое время, когда Запад — в лице социальных мыслителей масштаба и уровня Макса Вебера —начал подозревать, что его буржуазно-демократические идеалы свободы остались в прошлом, а стремление жить и действовать в соответствии с ними наталкивается на все большие трудности, заставляющие предпринимать все более значительные усилия для сохранения достигнутых и узаконенных свобод, —в России разразилась революция, поставившая своей целью их завоевание. Революция, которая, как казалось (особенно поначалу), могла бы— при соответствующей “констелляции” — не только вернуть ощущение свежести несколько “приувядшим” идеалам, восходящим к эпохе раннего капитализма, но и сообщить им “второе дыхание”. Стоит ли удивляться тому, что революция, пробудившая у либеральной (не говоря уже о радикально-демократической) интеллигенции Запада такого рода ожидания, должна была вызвать самый живой интерес автора“Протестантской этики”, заставив его отложить на время все свои прежние научные планы и погрузиться в заколдованный круг проблем, вызвавших к жизни эту революцию и, в свою очередь, вызванных либо заостренных ею самой.

ВЗГЛЯДЫ ВЕБЕРА ПО ОТНОШЕНИЮ К ПЕРВОЙ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ (1905 ГОДА). Своеобразие описанной здесь (разумеется, в самых общих чертах) позиции Вебера — “стороннего”, но вовсе не беспристрастного наблюдателя освободительной борьбы в России, всесторонне учитывавшего ее всемирно-исторический контекст, —давало (и до сих пор дает) подчас повод для читательских аберраций. Стремление автора статей о первой русской революции быть максимально объективным в оценке парадоксов, трудностей и опасностей, которым дело российской свободы подвергалось не только со стороны его противников, но и со стороны борцов за него (особенно крайних революционеров, которые были“убежденными и до конца последовательными” защитниками свободы в России), —расценивалось порой как свидетельство веберовского пессимизма. Как результат плохо скрытого (а то и вовсе нескрываемого) убеждения Вебера в том, что свобода в “западном”смысле, понятая прежде всего как правовым образом защищенная свобода каждого гражданина страны, не имеет в России никаких шансов.

Сегодня, когда мы снова пытаемся осуществить свободу в системе учреждений парламентарной демократии, сделав ее повседневной реальностью нашей общественно-политической жизни, в веберовских статьях, написанных в самом начале нашего века, “истекающего”ныне (а для нас это был век, воистину истекающий кровью, а не клюквенным соком), звучат совсем не праздно и даже не очень-то и академически, как бы уважительно мы ни относились к подлинному академизму. Главный из них для самого Вебера — уже вопрос отнюдь не “чистого” философа: о судьбах “идеала свободы” вообще, а именно социального философа и социолога. Это вопрос о перспективе той вполне осязаемой свободы, “живой дух”которой пробудился в эпоху Реформации, чтобы воплотиться в социально-экономической и политической деятельности его носителей в XVII—XVIII веках, когда был заложен фундамент позднейшего развития капитализма, — в условиях “высокоразвитого капитализма”. Для нас же главным из веберовских вопросов по-прежнему все еще остается вопрос о судьбе освободительных движений, воскрешающих идеи и требования времен Реформации и раннебуржуазных революций в период“позднебуржуазного развития” Западной Европы и Соединенных Штатов Америки, задающих миру свои стандарты экономической деятельности и политического поведения. Движений, длинную череду которых во всем мире начала Россия на рубеже XIX—XX столетий, чтобы теперь, почти век спустя, вновь попытать счастья и добиться той свободы, которая витала еще в атмосфере русского земского движения. Измерение индивидуальной (“личной”) свободы, хотя и является измерением общественной реальности, однако совсем иным, чем, скажем, ее экономическое измерение. Антропологически оно укоренено в волевом начале человеческой природы: в воле индивида, условием возможности самоосуществления которой и является свобода. Эта воля либо есть, либо ее нет; но когда она существует, она реализует себя в соответствующих учреждениях, обеспечивающих общественные условия индивидуальной самодеятельности социально активных людей. И тогда обнаруживается, что в любой, казалось бы, самой безнадежной ситуации для нее может быть найден“шанс”, —и дело людей, участвующих в историческом свершении, сумеют они воспользоваться этим шансом или нет. Эта глубинная общемировоззренческая предпосылка лежит в“подтексте” вебе-ровского рассмотрения событии, получивших отражение в его “хронике” русской революции 1905 г. , включая и ее более или менее близкую предысторию. Не учитывая всей значимости этой общемировоззренческой предпосылки Вебера, равно как и тесно сопряженных с нею социально-философских постулатов, определивших веберовское видение всемирно-исторических судеб свободы, трудно противостоять искушению представить“хронику” событий первой русской революции, предложенную крупнейшим социологом нашего века, как монотонное повествование о нескончаемой череде “мышеловок” и “ловушек”, в которых безнадежно застопорилось дело российской свободы. Дает ли веберовское рассмотрение конкретных событий первых девяти месяцев русской революции основания для истолкования “думы”немецкого социолога о перспективе российского освободительного движения так, чтобы однозначно утверждать: слишком поздно? И в этом случае мы сперва обратимся к тем веберовским соображениям, которые действительно могли бы дать повод для подобной интерпретации, разумеется, при соответствующей“установке”истолкователя. В самом деле, анализируя программные документы российской либеральной демократии (главным образом это были документы русских конституционных демократов, а также их прямых предшественников— лидеров земского движения, из лона которого и вышло кадетство) и сопоставляя содержащиеся в них требования с реальными, социологически истолковываемыми устремлениями других, во всяком случае не либеральных —общественно-политических сил, вольно или невольно оказавшихся участниками революции 1905 г. в России, Вебер приходит к целому ряду выводов явно разочаровывающего свойства. И прежде всего для тех, кто ориентировался на“классическую, то есть западную”, модель либерально-демократического развития, пытаясь реализовать ее в России начала XX столетия.

Среди этих выводов (а их можно без всякой натяжки и преувеличения рассматривать как результат первой в истории социальной мысли строго социологической экспертизы определенной системы“законодательных предположений”) важнейшими были те, что резюмировали веберовский анализ возможных последствий осуществления программных требований партии конституционных демократов (кадетов) по вопросу об избирательном праве и аграрному вопросу. Причем речь шла об оценке этих последствий с точки зрения основных политических целей как самих же кадетов, так и всех других участников российского освободительного движения, близких к ним по своим либерально-демократическим устремлениям. В обоих случаях — всеобщего и равного избирательного права (при прямом и тайном голосовании), и в случае осуществления кадетского варианта“земельной реформы” —результаты этих мероприятий должны были бы вступить в решительное противоречие с основополагающей целью кадетов— созданием учреждений, которые обеспечили бы “права человека” так, как они обеспечиваются в наиболее “продвинутых” парламентских демократиях Запада. “Анализ сознания” и практических устремлений всех общественно-политических сил, так или иначе вовлеченных в революционные события 1905—1906 гг. интеллигенции, инициировавшей революцию и игравшей в ней наиболее активную роль, крестьянства, составившего основной массив населения страны, тонкого слоя собственно“буржуазии”, малочисленного рабочего класса и аморфной городской “мелкой буржуазии” — привел Вебера к заключению, что “массы”, которым всеобщее избирательное право “всучило” бы власть, не будут действовать в духе либеральной буржуазно-демократической программы. Их вряд ли воодушевят программные требования, выдвинутые еще “Союзом освобождения”, которые легли в основу кадетского проекта конституции: “I. правовая гарантия свободы индивида, 2. конституционное правовое государство на основе „четырехчленного" избирательного права, 3. социальная реформа по западно-европейскому образцу, 4. аграрная реформа”. Более того, согласно веберовскому убеждению, есть все основания полагать, что “массам”будут импонировать требования, в основе которых лежат интересы, диаметрально противоположные главной идее конституционных демократов, “по поводу” которой, собственно, и образовалась эта партия, — идее “прав человека”. В том же направлении будут толкать основную массу избирателей, кроме всего прочего, и результаты аграрной реформы, которых не могут не требовать кадеты, коль скоро она осуществится именно в их варианте. Вебер считает, что она.... “по всей вероятности.... мощно усилит в экономической практике, как и в экономическом сознании масс, архаический, по своей сущности, коммунизм крестьян”. Ибо ее результатом станет “не экономический отбор дееспособнейших в „общественном" смысле, а „этическое" уравновешивание жизненных шансов”. А это значит, что реформа “должна замедлить развитие западноевропейской индивидуалистической культуры”, которое “согласно взглядам большинства реформаторов, все-таки неизбежно”. И им ничего не остается, кроме как надеяться на то, что их главный враг — “автократическое правительство” — воспрепятствует осуществлению их варианта аграрной реформы. Поскольку же жесткие условия политической борьбы вынуждали российских конституционных демократов выдвигать в качестве первоочередных именно эти программные требования, исключая для себя возможность сосредоточиться на более умеренных (зато более конструктивных) требованиях, постольку они“не имели выбора”. Попав между молотом левых и наковальней правых, конституционные демократы встали на путь который, по Веберу, нельзя было назвать иначе как путем“самоотречения”. В качестве первоочередных они выдвигали и отстаивали требования, которые, во-первых, давали оружие в руки сил, противодействующих развитию“индивидуалистической культуры”в России, а во-вторых, способствовали развязыванию социальных процессов, которые должны были вести в перспективе к вытеснению их с политической арены. Такова была судьба этой партии, завершавшей, по Веберу, еще “идеалистический”этап российского освободительного движения, так как при всем политическом реализме ее лидеров (например, Струве, более всего импонировавшему Веберу своим “идеализмом свободы”), она была ориентирована “идеологически”, отстаивая “права” там, где уже заявляли о себе интересы, и личность там, где “голос” получили “массы”. Кадетам было суждено проложить дорогу устремлениям, носители которых должны были уволить в отставку“идеализм” всего либерального земско-кадетского движения, без различения его умеренно-реформистского и более радикального оттенков. Ибо “дух” этих новых устремлений был столь же “материалистическим”, сколь и антилиберальным и антибуржуазным. Если поставить точку в конце изложенной здесь части веберовского рассуждения, то оно и впрямь прозвучит однозначно пессимистически. И можно будет сделать общий вывод, что, согласно Веберу, русское либерально-демократическое движение, достигшее впечатляющих успехов как раз накануне революции 1905 г. , было выдвинуто ею на политическую авансцену только для того, чтобы заманить его в“ловушку”. Чем и был бы подтвержден заранее данный тезис о бесперспективности свободы для России, опоздавшей на ее пир. Вывод, который звучит тем более привлекательно, что сам Вебер предстает при этом пророком, еще в те далекие годы предсказавшим нашей стране если не тоталитарное, то во всяком случае, безнадежно авторитарное — “автократически-бюрократическое” — будущее. Ведь в октябре 1917 г. —всего лишь с десятилетним опозданием (если отсчитывать время веберовского прогноза с момента публикации его первой статьи о русской революции)— силы, нарастанию которых способствовали, хотя и “скрепя сердце”, кадеты, и в самом деле смели с политической арены либеральных защитников “прав человека”. Впрочем, не только их одних. Но в том-то и дело, что там, где сторонники “пессимистического” толкования веберовской концепции русского освободительного движения спешат поставить последнюю точку, у самого Вебера стоит всего-навсего запятая. А непосредственно за приведенным рассуждением идет следующее, которое бросает новый свет и на весь предыдущий ход мысли Вебера: “На такое движение может взирать с состраданием лишь представитель того типа “сытого” немца с его распирающим грудь сознанием собственной значительности в качестве реального политика, для которого невозможно вынести, чтобы его дело, все равно какое, не было победоносным делом”. И эта ироническая реплика даже сама по себе должна была бы побудить читателя воздержаться от поспешных умозаключений.

Страницы: 1, 2