Огромное количество верноподданнических адресов и заявлений направлялось мусульманским духовенством царям по случаю очередной коронации или по другому поводу. В ознаменование 300-летия дома Романовых были проведены мусульманские богослужения, торжественные собрания. Их цель заключалась не столько в том, чтобы заверить самодержавие в преданности мусульманского духовенства, сколько в соответствующем воздействии на массы верующих мусульман.

Особенно активную деятельность на службе самодержавия развернули исламские священнослужители в период революции 1905 г. и в последовавший за ней период реакции. В разгар революционных событий 1905--1907 гг. были проведены два всероссийских мусульманских съезда, в решениях которых реакционно-монархическая позиция мусульманской церкви была выражена недвусмысленно и громко. Ходатайствуя перед министром внутренних дел о разрешении на созыв третьего съезда, группа инициаторов писала: «Мы, мусульмане России, будучи самыми верными российскому самодержавию, и боясь распространения... панисламизма и идей, разрушающих жизнь народа, социализма и анархизма и вследствие противности этих идей основам нашего ислама, -- решили законным путем бороться с этими вещами. Мы, российские мусульмане, чисты от всяких новых идей... пришедших из разных других государств. Мы будем служить нашему белому царю и его трону так же верно, как служили ему наши деды, а потому распространение идей этих: социализма, анархизма и панисламизма, заставляет с челобитием просить вас, ваше высокопревосходительство, разрешить нам устроить собрание...». Упоминания о панисламизме должны были еще раз заверить царское правительство в том, что мусульмане России не собираются предпочесть русскому самодержавию господство султанской Турции. Что же касается «социализма и анархизма», то исламские идеологи действительно активно защищали интересы буржуазно-помещичьего строя и самодержавия. Общее содержание всей той пропаганды, которую вели богословы против революционного движения, сформулировано в одной статье клерикально-исламской газеты «В мире мусульманства»: «Идите... не с «Капиталом» Маркса, а прежде всего с кораном и шариатом...»

Царский манифест 17 октября 1905 г. исламские идеологи встретили восторженно. Оренбургский муфтий М. Султанов разослал его в татарском переводе всему духовенству с инструкцией прочесть манифест в мечети после намаза, точно разъяснить его населению прихода и молиться о здравии «его величества царя и его уважаемой семьи». На каждом этапе революции 1905 г. руководители исламского духовенства выступали с воззваниями, увещаниями, угрозами, обещаниями, направленными к тому, чтобы оторвать мусульманских трудящихся от революционной борьбы и поставить их на службу реакции и черной сотне.

Самодержавие использовало мусульманское духовенство и в своей практике разжигания национальной вражды в целях подавления революции. На Кавказе было спровоцировано столкновение между армянами-христианами и азербайджанцами-мусульманами. Большевистский публицист В. В. Боровский писал, что, когда после бакинской резни февраля 1905 г. борьба охватила все Закавказье, к усилиям царских чиновников присоединилась еще и деятельность духовенства: «Место полицейского провокатора занял мусульманский агитатор в священной зеленой чалме».

Мусульманское духовенство организовало черносотенные партии и вдохновляло их деятельность религиозными лозунгами. Такова, например, была партия «Сират-и мустаким» -- «Истинный путь», созданная и руководимая петербургским муллой С. Баязитовым; не исключено, что работа этой партии финансировалась властями.

Используя с одинаковой эффективностью основные исламские вероисповедания -- суннизм и шиизм, царское правительство старалось, однако, поддерживать раскол в исламе, да и вообще содействовать процессам, разделяющим, а не объединяющим мусульманское население России. Тенденции к объединению сказывались и в экономической жизни этих народов, и в их общении на почве вероисповедной. Газета «В мире мусульманства» писала, что разделение мусульман на шиитов и суннитов есть «безумие нашего века», ибо «шииты -- такие же мусульмане, как и сунниты, и, следовательно, все мы братья». Общность религии татар, казахов, узбеков, киргизов, азербайджанцев наряду с близостью их языков создавала почву и для этнического сближения. Царское правительство такая перспектива не устраивала. Один из чиновников, занимавшийся делами ислама и мусульманских народов, В. П. Череванский, писал в 1906 г. в своей Записке в высшие правительственные инстанции: «Хорошей помощью для местных государственных властей служит разноплеменность русского мусульманства... всякое объединение в ближайшем времени разноплеменных мусульманских групп в одну религиозно-татарскую общину было бы актом величайшего неблагоразумия». И хотя мусульманское духовенство было заинтересовано в племенном объединении на религиозной почве, оно покорно следовало и в этом отношении предначертаниям царского правительства.

Чем более открыто исламские священнослужители выступали в качестве прислужников самодержавия, тем более верующие массы теряли к ним доверие. Они их рассматривали как чиновников, поставленных правительством. В. Череванский писал в одной из своих статей о «крайнем нерасположении» мусульманских обществ к своим же верослужителям, «утвержденным в этом звании русской властью». При этом он ссылался на заявление, сделанное «от имени своих заверителей» одним из ахундов Симбирской губернии, что в учрежденном правительством Особом совещании по вопросам и делам мусульманского вероучения не должны участвовать столичные ахунды и оренбургский муфтий, к «которым мусульманское население провинций, да, пожалуй, и столиц, совершенно не питает доверия как к ставленникам администрации». Аналогичные сведения имелись и по другим губерниям страны.

Недовольство мусульманских масс духовенством содействовало развитию внемечетских форм религиозности, в частности, возникновению новых сект, хотя в силу ряда обстоятельств сектантское движение не получило сильного развития. В районах распространения ислама бродили странники, дервиши, проповедники, предсказывавшие скорое наступление страшного суда, объявлявшие о пришествии махди. В 80-х и 90-х годах XIX в. сюда доносились отголоски махдистских событий в Судане. Иногда тут же на месте оказывались доморощенные махди. В 1888 г. в Уфе объявился в качестве такового башкир А. Чувашев и в роли его апостола башкир же Ф. Абдалов. Они предсказывали скорое рождение в России самого махди, в ожидании которого мусульмане должны радикально изменить весь свой образ жизни. Суд над проповедниками признал их сумасшедшими.

В одном случае оппозиционное движение внутри мусульманской церкви привело к образованию новой секты -- ваисовцев. Казанский купец Б. Вайсов во время поездок по торговым делам в Среднюю Азию ознакомился с деятельностью и учением суффийского ордена накшбендийе, влияние которого в какой-то мере сказывалось и в Татарии. В учении этого ордена его привлекло то, что духовными авторитетами оно признавало не официальное духовенство, а ходжей, наставников. Таким наставником веры Вайсов объявил себя, причем подкрепил это утверждением о собственном происхождении от соратника пророка и от болгарских средневековых ханов, среди которых только и сохранился «чистый» ислам. В 1862 г. Вайсов открыл в Казани учреждение под названием, начинавшимся словами -- «Всего мира государственный молитвенный дом» и завершавшимся ссылкой на то, что дом принадлежит «староверскому обществу мусульман ваисовского божьего полка». Секта развернула активную деятельность, а мусульманское духовенство Казани мобилизовало против нее фанатизм правоверных. Вскоре начались столкновения, завершившиеся в 1884 г. разгромом ваисовского дома и судебным процессом над главой секты и его приближенными. Вайсов был признан сумасшедшим и несколько лет спустя умер в психиатрической лечебнице, его помощники получили разные сроки тюремного заключения и ссылки.

Движение ваисовцев представляло собой явление социального и религиозно-идеологического порядка, что доказывается прежде всего тем, что после изоляции Ваисова секта продолжала существовать и вела работу в подполье. Вскоре начались новые судебные процессы. В 90-х годах руководство движением взял на себя сын Ваисова Гинануддин, который был сослан в 1895 г. на Сахалин, но вернулся оттуда в Казань по амнистии 1905 г. Секта существовала до 1918 г.

В вероисповедно-догматическом отношении ваисовцы повторяли популярный среди сектантских течений мусульманства лозунг возврата к «чистому» исламу. Неопределенность выдвинутого требования давала возможность наполнять его разнообразным содержанием, и прежде всего по линии социально-экономической и политической. Главным в программе ваисовцев было сопротивление существующему общественно-политическому строю. Формально сектанты признавали во Вселенной власть бога и царя. Но сохранение верности царю имело фиктивный характер, ибо было связано с отрицанием самодержавия, его чиновничьего аппарата, порядков и установлений. Ваисовцы отказывались платить подати, служить в армии, принимать какие бы то ни было документы, судиться у мировых судей и подчиняться их приговорам. В сравнении с этим непризнание официального мусульманского духовенства и разоблачение его безнравственности было в глазах властей не столь существенным. Впрочем духовенство критиковалось ваисовцами в основном за то, что оно продало мусульманскую веру власти, представляющей собой непримиримого врага ислама. Таким образом, критика самодержавия и мусульманской церкви в программе ваисовцев являлась религиозным выражением социально-политического протеста людей, подвергавшихся социальному и национальному угнетению.

Ваисовская секта имела в исламе лишь местное значение, она и не оказала существенного влияния на жизнь мусульманской церкви. Несравненно большее значение имело как для церкви, так и для религиозно-идеологической мысли ислама в России движение джадидов, аналогичное движению реформаторов в ближневосточном и индийском исламе.

Термин «джадидизм» произошел от выражения «усул и джедиде», означающего «новый метод». Речь шла о введении новых методов в школьное обучение, о реформировании религиозных школ (медресе и мектебов) на основах западной педагогики, причем эта реформа должна была касаться не только методики преподавания, но и его содержания. Имелось в виду введение ряда светских учебных предметов: арифметики, естествознания, русского и некоторых иностранных языков. Вся атмосфера мусульманских школ, где в течение семи -- восьми лет ученики, сидя на полу, должны были научиться лишь читать Коран на незнакомом им арабском языке, подлежала, с точки зрения «новометодчиков», коренному изменению.

Именно такие идеи пропагандировал основатель джадидизма крымский помещик Исмаил-бей Гаспринский. С 1883 г. он издавал в Бахчисарае газету «Тарджиман» («Переводчик»), в которой пропагандировался «новый метод». Он создавал новометодные школы и его примеру последовали во многих Других мусульманских центрах. Движение скоро стало большой силой среди мусульман России. Его значение вышло далеко за пределы школьной реформы. По Существу борьба шла за модернизацию мусульманской религии в целом.

У Гаспринского нашлось большое число приверженцев не только в Крыму, но и в Поволжье, на Урале, в Средней Азии. Появились газеты и журналы джадидского направления, был опубликован ряд книг в модернистском духе. Но консервативные элементы среди духовенства и идеологов ислама оказывали яростное сопротивление джадидизму; они получили название кадимистов от слова «кадим», означающего изначальное, неизменное.

Для характеристики позиций и взглядов джадидов и кадимистов остановимся на содержании сочинений двух представителей этих направлений -- казанского муллы Мусы Бигиева и старшего муллы Малмыжского уезда Вятской губернии Ишмухаммеда Дин-Мухаммедова. Первый опубликовал четыре книги, появление которых вызвало полемику в мусульманской печати, второй в это же время опубликовал несколько брошюр, где разоблачались нечестивые новшества джадидов.

Одна из книг М. Бигиева, «Пост в длинные дни», была посвящена, казалось бы, частному вопросу, но по существу содержала в себе взрывчатый материал, грозивший подорвать основы старого ислама. Известно, что сроки ежегодного мусульманского поста, уразы, устанавливаются по лунному календарю и потому в разные годы приходятся на различные месяцы солнечного года. Бывает, что поститься приходится в самые длинные летние дни. А на севере, где солнце летом совершенно не заходит, мусульмане, следовательно, не имеют права есть и пить в течение месяца! Возникает вопрос: как мог не знать такого положения автор Корана? И как вообще в таком случае добропорядочный мусульманин должен выходить из положения, не нарушая предписаний Корана и шариата? Бигиев, однако, имел в виду нечто значительно большее, чем проблема поста.

Отталкиваясь от этого вопроса, Бигиев пространно рассуждает о том, как следует относиться к догматам и предписаниям ислама, содержащимся во всей той массе комментариев, которая нагромождена улемами на текст Корана в течение столетий. Он выступает в роли пламенного защитника Корана, обороняющего его абсолютно истинный смысл от ложных комментариев и невежественных комментаторов. Это дает ему возможность истолковывать Коран, исходя из собственных взглядов. Таким способом, по Бигиеву, все содержание Корана можно привести в соответствие со взглядами современного человека и западной науки.

Подобная свобода толкования Корана позволяет согласовать с исламом любую норму жизни буржуазного общества, вплоть до равноправия женщин, дружественных отношений с неверными, полной европеизации быта. С точки зрения М. Бигиева, это вовсе не означает капитуляции ислама, а тем более отказа мусульман от своей религии. Реформатор, наоборот, утверждает, что именно перестройка ислама в указываемом им направлении обеспечит этой религии новое великое будущее: приспособившись к создавшимся в культурном мире условиям, ислам обретет такую силу, что подчинит себе весь мир. Бигиев прибегает к хитроумной аналогии: «Мусульманство в истории культуры то же, что человечество в истории природы. Подобно тому как человечество, подчиненное сначала законам природы, впоследствии само подчинило себе эти законы, и мусульманство, которое под влиянием социальных законов на протяжении тринадцати столетий переходит из одного вида в другой, займет в конце концов центр господства в культурном мире».

Книги М. Бигиева были признаны константинопольским шейх-уль-исламатом еретическими, их продажа и чтение были запрещены правоверным мусульманам. Инициаторами столь решительных мер явились мусульманские паломники из России, выражавшие воинственную позицию кадимитов. В ответ на действия константинопольских улемов Бигиев ответил рядом резких полемических выступлений, в которых не только отстаивал свои позиции, но и наносил сокрушительные удары турецким мусульманским церковникам, используя, в частности, неприглядные Моменты истории их деятельности. «Бросим,-- писал он,-- критический взгляд на историю Турецкой империи. В каждом предательстве и в каждой интриге, которые привели к упадку как государство, так и нацию, зачинщиками были шейх-уль-исламы, казаскеры (высшие духовные чиновники в шейх-уль-исламате. -- И. К.) и остальные духовные лица. Двух своих братьев и своего отца султан Баязид приказал убить с разрешения тогдашних богословов и муфтиев. После Баязида при каждом вступлении на престол диким образом избивалось от 5 до 20 невинных принцев по фетве шейх-уль-исламов и казаскеров... Для шейх-уль-исламов являлось самым заманчивым делом участие в ограблении народа, в притеснении его вместе с предателями, в казнокрадстве... Вырезать в одну ночь сорок -- пятьдесят тысяч невинных шиитов, сделать из истории Турции историю анатолийских восстаний и персидских войн, послать против несчастного народа, жалующегося на непосильный гнет, бешеное войско -- все это делалось с одобрения муфтиев, подыскивавших для этого оправдания в шариате». От разоблачения, так сказать, политической деятельности инстанции, претендовавшей на руководство всем мусульманским миром, Бигиев перешел затем к характеристике морального лица константинопольских деятелей: «Мы знаем и таких шейх-уль-исламов и казаскеров, которые каждую ночь, разгорячившись от неумеренного пьянства, совершали такие непотребства, от которых покраснели бы кюльхан-беи (константинопольские босяки.--Я. Л.)

М. Бигиев говорил и о «подвигах», которые относились к недалекому прошлому: «Несколько лет тому назад, когда черкесы, переселившиеся в Османскую империю, умирали с голоду от мудрых мероприятий представителей правительства, старательные прислужники, посланные такими великими визирями, как Али-паша, скупали несчастных девочек, оставшихся без родителей, за бесценок и наводняли ими стамбульские гаремы в качестве наложниц, с разрешения тогдашнего шейх-уль-ислама... Шейх-уль-исламы и казаскеры также пользовались «на правах собственности» пленными девушками и мальчиками, которых приводили в Константинополь участвовавшие в набегах грабители». Своими разоблачениями реформатор стремился дискредитировать не только тех людей, которые претендовали на подлинно исламскую святость и авторитетность в делах веры, но и воплощенную в их деятельности идеологию,-- это давало ему морально-религиозное право требовать ее решительного пересмотра.

Кадимиты в свою очередь вели бурные контратаки. Дин-Мухаммедов настаивал на том, что в ислам не могут быть вносимы никакие изменения,-- в том-де и заключается его отличие от христианства, которое способно к изменению, ибо не является постоянной верой. Нельзя менять в исламе не только его верования и обряды, но и существующие у мусульман обычаи, формы и нормы быта. «Подражать неверным в одежде, речи, делах и обычаях значит-- идти навстречу врагам бога... А кто идет навстречу врагам бога, тот отворачивается от бога, и господином его становится сатана». Вероотступничество воинствующий мулла приписывает любому, «кто надевает на голову шапку язычников», причем тяжесть преступления усугубляется в том случае, если надевается картуз. Еще более резкое возражение вызывают у Дин-Мухаммедова новые школьные порядки: сидение за партами, обучение на татарском, а не на арабском языке, да еще по учебникам, полученным из земской управы, применение звукового метода при обучении грамоте. «Защищать звуковой метод,-- изрекает ортодокс,-- значит отвергать Коран... Последствием звукового метода является искоренение веры ислама».

Из такой непримиримости к еретическим новшествам вытекала и проповедуемая кадимитом ненависть к джадидам. О них сообщалось, что они «принадлежат к партии сатаны». С ними рекомендуется говорить таким языком: «Эй, вы, говорящие животные и воры религии!» Перечисляются четыре обязанности, которыми должны регулироваться отношения благочестивого мусульманина с джадидами. «1) Относиться к ним враждебно, т. е. считать их врагами; 2) не есть и не пить с ними; 3) противостоять им, делам их не давать хода; а также 4) само собой разумеется, непозволительны браки с ними».

Видимо, если бы защитник ортодоксального ислама имел такую возможность, он объявил бы священную войну против новометодчиков и своими проповедями вдохновлял бы правоверных на беспощадную резню своих соплеменников-еретиков. Но в тех условиях он был вынужден ограничиваться только выступлениями в печати и в проповедях, а также доносами царским властям. При всем этом Дин-Мухаммедов нашел все же путь к тому, чтобы сделать своих противников одиозными в глазах обладавших властью неверных: он обвинял джадидов в панисламистских кознях. Таким способом ему удалось подвести под суд двух братьев Бобинских, руководивших в одном из сел Вятской губернии новометодным медресе. Панисламистская пропаганда не была доказана, но на помощь пришло обвинение в хранении запрещенной литературы, по каковому еретиков и заключили в крепость.

Трудно сказать, как далеко зашла бы в дальнейшем борьба между ортодоксами и реформаторами ислама на территории Российской империи. Развернулись, однако, события, которые заставили мусульман и их духовных наставников забыть свои внутренние религиозные раздоры. Началась первая мировая война.

Страницы: 1, 2