Подписано соборное деяние второго июля 1666 года. В нем русские епископы, узаконивая новоисправленные книги и обряды, были достаточно тактичными, чтобы не бить по больному месту: - не осуждать старых книг и обрядов, на которых они сами выросли. Провозглашение при Никоне старых книг и обрядов еретическими было верхом нетактичности и несправедливости. Но если бы суд по этому делу мог ограничиться этим русским собором 1666 года, то может быть победа нового обряда и произошла бы постепенно в массах без возникновения раскола. Однако в Россию уже ехали приглашенные правительством греческие иерархи - их во второй половине 1666 года и в 1667 году на новом соборе снова привлекли к обсуждению этого чужого для них дела. И греки, и их советники опять воскресили нетактичности Никонова времени и уже безнадежно испортили дело. Они возложили ответственность за раскол на русскую церковь.

Суд над старообрядцами нового собора 1666 - 1667 годов

Русский собор 1666 года происходил между 29 апреля и 2 июля. В ноябре прибыли греческие патриархи: Паисий Александрийский и Макарий Антиохийский. Их встречали как миротворцев. Но, к сожалению, они попали в обработку не в русские, а в чисто греческие руки, да к тому же еще и недоброкачественные. Главным консультантом греческих патриархов оказался Паисий Лигарид. Он представил все дело старообрядческой оппозиции как националистическую вражду части русских ко всему греческому. Лигарида в этом поддержал другой грек, проживший в Москве 15 лет архимандрит Афонского Иверского монастыря Дионисий. Он изучил русский язык, был среди книжных справщиков этого времени и зарекомендовал себя среди москвичей своим греческим произношением. Не знавшие ни слова по-русски греческие патриархи вынуждены были смотреть на все дело глазами этих двух своих переводчиков и советников. Тот и другой советник изложили свои взгляды на вопрос письменно. Архимандрит Дионисий специально для собора написал опровержение старообрядчества. Как показывает сравнение текстов этого трактата Дионисия с окончательными постановлениями собора 1667 года, именно текст Дионисия и лег в основу суждений восточных патриархов. На соборе 1667 года греки предписали всем держаться исправленных книг и обрядов, объявить еретическими старые русские обряды и наложить анафему на использующих их, а также отвергнуть главный аргумент старообрядчества - ссылку на соборное освящение русской церковной старины. Так была отвергнута главная веха русской обрядовой старины, то есть Стоглавый собор 1551 года.

Мрачный взгляд на старообрядцев, как на еретиков, был усвоен и затем продолжен всеми официальными церковными полемистами против старообрядческих раскольников. На этой точке зрения стоят: Игнатий Тобольский в его «Посланиях», святой Димитрий Ростовский в «Розыске», Питирим Нижегородский в «Пращице», Арсений Мациевич Ростовский и другие. Пресечена была эта традиция лишь в конце 17 века просвещенным и умным митрополитом Московским Платоном, установившим «единоверие». Он первый написал эти умные слова от лица официальной церкви: «если вера о Святой Троице есть непорочна, то какими бы пальцами ее не изображать, нет беды спасению, что как бы не ходить - по солнцу или против солнца, в том великой силы не находим… Хорошо ходить по солнцу, только бы быть в соединении с церковью». А за митрополитом Платоном и первый богословский ум русской церкви 19 века, митрополит Филарет в «Беседах к глаголемому старообрядцу» попытался объяснить царившее более столетия до него воззрение на старый обряд, как на ересь. Филарет писал, что фанатическое упорство раскольников будто бы внушало русской церкви «опасение и подозрение: не есть ли, или не окажется ли двуперстное знамение выражением какого-либо нового неправого учения о Божестве?». Но так как столетний опыт этого не подтвердил, поэтому теперь и допущено «единоверие».

На самом деле со времени учреждения единоверия, русская церковная власть, а за ней и вся русская церковь фактически отменила навязанный греками на соборе 1667 года взгляд на старый обряд, как на ересь. Оставалось теперь лишь формально санкционировать это решение русской церкви на поместном соборе, а также отменить клятвы, данные на соборе 1667 года. Собор 1667 года сам дал пример, как следует отменить его постановление. Отменяя решения Стоглавого собора 1551 года, собор 1667 года ссылался на практику древних соборов, отменявших постановления соборов, им предшествующих. Собор 1667 года отменил не только постановление Стоглавого собора, но и с более мягкой мотивировкой и решение русского собора 1622 года о перекрещивании латинян. С тех пор перекрещивание у нас отменено, а у греков в 18 веке вновь появилось.

Мысль русских отцов собора 1666 года в таком направлении не работала. Вот почему можно назвать неудачной идею царя Алексея Михайловича рассудить дело патриарха Никона авторитетом восточных патриархов и на их же суд отдать чуждое им и непонятное дело глубоко-национальной и специфически русской религиозной «боли сердца» об обряде.

Осужденные вожди старообрядчества назвали собор 1667 года «бешеным», уподобили его иконоборческому собору Константина Копронима (754 год), на котором «со властьми не Христос сидел, ни Дух истинный учил, но лукавый сатана».

Так началась отдельная история русского раскола.

Начало истории старообрядческого раскола

Главари упорной оппозиции после собора 1667 года были сосланы в северо-печорский край, в так называемый Пустозерский Острог. Туда сослали протопопов Аввакума и Лазаря, дьякона Федора и инока Епифания. Условия ссылки были патриархальными, наивно-русскими, чуждыми продуманной жестокости западных систем - инквизиции и коммунизма. Стража наблюдала только за пребыванием ссыльных на месте, но ничем не стесняла их в их «служении слова». Ссыльные занимались главным образом перепиской. Они писали в Приморье, в Нижегородский Керженец, в Боровск южнее Москвы, где были сосланные боярыни: Морозова, Урусова, Данилова. В Москве служил адресатом для посланий «духовный сын» Аввакума, инок Авраамий. Однако в 1670 году Авраамий был арестован и вскоре казнен. Адресатами в провинции были попы Стефан и Козьма, монахиня Мелания. Они организовали тайную монастырскую жизнь.

Но образовать хотя бы и подпольный, гонимый, однако, полный церковный modus vivendi (образ жизни), с иерархией и таинствами, расколу не было суждено. Лишенный с самого начала епископского возглавления, он сразу был обречен стать церковным «калекой». Отсутствие в нем духа свободомыслия и рационализма удержали раскол от самочинности. Он склонился перед трагедией бесцерковности. Нет священства и таинств. «Благодать на небо улетела». Стало быть, пришли последние времена. Надо не отчаиваться, а спасаться и под властью антихриста. Этот внезапный тупик, в который уперлась история церкви, надо было осмыслить, исходя из строгого догматического консерватизма. Создается новая каноника и литургика. А пока эмоционально цепляются за последних «истинных» священников, как за апостолов. Аввакуму дается авторитет священномученичества, ибо он «омыл» своих пасомых не только слезами, но и кровью. Он имеет власть анафемствовать и повелевать. К Аввакуму, как к пророку, стекались массы, жаждущие чудес и исцелений. В своем автобиографическом «Житии» Аввакум со свойственными ему литературными гиперболами хвалится несомненно творившимся по его молитвам исцелениями бесноватых, немых, сухоруких. Однако здравый смысл народа требовал удовлетворительного ответа на естественное недоумение. Как можно оторваться от всей церкви и царя, от всех властей церковных и гражданских, от Москвы и остаться одним? Такую катастрофу надо было как-то объяснить. Начинается неизбежное «новотворчество». Пока был жив царь Алексей, раскольники еще грезили о раскаянии, исправлении. Аввакум говорил: «царь добрый был человек», но прельстил его Никон, «омрачил, ум отнял», «напоил вином своей ереси, и царь пьян стал, не проспится». Служилый и мелкопоместный класс - главные виновники разрухи.

Дьякон Федор в объяснениях страшной катастрофы церковной говорил другое и возложил всю ответственность за раскол на царя: это он «новые книги возлюбил, а старые возненавидел». А Никон будто бы сам сознался «в блужении веры», а потому и счел нужным покинуть патриаршество. Однако в этих бреднях искренних, но темных ревнителей старой веры нет никакой логики.

Бессильные доказать среднему здравомыслящему человеку необходимость трагического разрыва не только с церковью, но и со всей окружающей средой, расколо-вожди покрывали себя действительно страшным догматом об антихристе и действительно пугающими совпадениями и приметами его тайного пришествия. И в эту точку чувствительно били как раз книжные тексты изданных в Москве до Никона авторитетных книг. Иосифовская «Кириллова книга» уже провозглашала, что люди живут после 1492 года, то есть после 7000-летнего срока, определенного миру, уже в восьмой эсхатологической тысяче лет, и римский папа теперь является последним наивысшим предтечей антихриста. А безымянное слово об антихристе, напечатанное в другой Иосифовской «Книге о Вере», развивает следующую теорию. Пришествием Христа сатана был связан на тысячу лет. По истечении ее сатана овладел Римом (1596 - Брестская уния). В 1596 году отступление захватило и часть русской церкви (в Литве). Это уже приближение к самому сердцу - к Москве. Если приложить число антихриста 666 к христианской тысяче, то получится 1666 год. Эти выкладки еще и до собора 1666 - 67 годов пугали благочестивых москвичей. Братья Плещеевы писали протопопу Ивану Неронову: «ныне число 1666 исполняется и раздоры по проречению «Книги о Вере» вводятся; дух антихристов широким путем и пространным начал крепко возмущати истинный корабль Христов». По более позднему толкованию дьякона Федора дело исправления книг было уже «ко антихристу присвоением».

Но годы шли, и точный расчет грозил не оправдаться. Тогда инок Авраамий прибегает к ухищрениям. По его новому мнению «связание» сатаны на 1000 лет надо считать не с Рождества Христова, а со дня его сошествия в ад: 1000 + 31,5 + 666 = 1700. Таким образом 1703 год - год конца мира. И так как не все в Никоне совпадает с чертами антихриста, то Авраамий в некотором противоречии и смущении отводит Никону роль «предтечи».

Аввакум более благоразумно избегал точных указаний и, браня дело царя и Никона, как дело антихриста, тем не менее замечал: «А о последнем антихристе не блазнитеся. Он еще не бывал, нынешние бояре его слуги, путь ему подстилают и имя Господне выгоняют. Да как вычистят везде, так Илия и Енох обличители прежде будут».

Все это туманное богословие об антихристе нужно было, чтобы «раскачать» простых людей на дерзновенный уход из церкви не в другую благоустроенную церковь со священством, а в страшную трагическую пустоту. Инструкция вождей звучала так: «не подобает православным христианам ни благословения от никониан приимати, ни службы, ни крещения, ни молитвы. Ни в церкви с ними не молитися, ниже в дому. Еретических книг не читати, чтения и пения еретического не слушати». Аввакум пытается дать его последователям конкретные советы на все случаи жизни. Зачастую его советы были нелепыми, например, если придется вынужденно прийти в церковь на исповедь к никонианскому священнику, «ты с ним в церкви той сказки рассказывай, как лисица у крестьянина кур крала: прости де батюшко, я не отогнал». Или если никониане «затащат тебя в церковь, то молитву Исусову воздыхая говори, а пения их не слушай».

Но эти по-детски мелочные советы были только отсрочкой для грозно наступавшей мрачной действительности: отсутствия старого «подлинного» священства. Дьякон Федор обобщал, что все ставленники времен Никона, и особенно после собора 1666 года, «неосвящены суть. Не подобает принимать от них ни благословения, ни крещения, ни молитвы. И в церкви с ними не молиться, ни в домах, если даже и по старому служат». Под этой директивой Федора поставили свою подпись Аввакум, и затем в Москве - Авраамий. Но действительность не укладывалась в эту доктрину. Старые попы вымирали. Лидерам раскольнического движения пришлось пойти на уступки. По новому толкованию уже позволялось ходить в церковь, где поп хотя и нового поставления, но «всею крепостию любит старину и проклинает никонианскую службу» и если у него пение и чтение идет «внутрь алтаря и на крылосах без примеси», то есть по старым книгам.

Аввакум сознает наступление трагедии. Без священства наступила «нужда из нужд»: негде стало добыть таинства. Теперь миряне должны были действовать сами в пределах допустимого. «Повелеваем самим православным крестить. По нужде дозволено крестить простолюдину. А исповедаться пошто идти к никонианину? Исповедайте друг другу согрешения, по апостолу» и т.д.

Все становилось неясно в учении, дисциплине и практике. Без осязаемой иерархии автоматически водворялась анархия. Одни пели «единогласно», другие иначе, по местным старым привычкам. Некоторые отвергали даже иосифовы книги, держась только филаретовых и иоасафовых… Сами вожди от невежества «плели лапти» в богословии и спорили между собой. Разрастание богословской и дисциплинарной анархии не могло не пугать вождей раскола. И потому в противоречии со своей проповедью об антихристовых временах и полном отвержении авторитета церкви, вожди вдруг соблазнялись мечтой, что возможно царь и патриархи покаются, и наступит вновь «тишь да гладь». Лазарь после осуждения Никона писал одновременно к царю (1668 год) и к новому патриарху Иоасафу II: «Силен Господь тобою - пастырем утишить лютое возмущение церкви». Начало уже сделано: «Никон низриновен», остается «загладить его след». «За нас будут судиться с тобою (то есть с патриархом Иоасафом II) православные цари, патриархи и св. отцы». Аввакум также писал челобитные царю.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5