Требования к форме соглашения о подсудности слабо урегулированы в отечественном законодательстве. АПК РФ прямо предусматривает обязательную письменную форму только для соглашений с участием иностранного лица, когда оговаривается компетенция российского арбитражного суда (ч. 2 ст. 249). В остальных случаях (ст. ст. 32, 404 ГПК РФ и ст. 37 АПК РФ) вопрос о форме пророгационного соглашения остается без ответа. Так, в литературе предлагается обратиться к нормам материального права, регламентирующим форму сделок См.: Комментарий к Арбитражному процессуальному кодексу Российской Федерации (постатейный) / Под ред. проф. В.В. Яркова. М., 2004. С. 74.. Соответственно, соглашение о подсудности, заключаемое между юридическими лицами или между юридическими лицами и гражданами, облекается в простую письменную форму (ст. 161 ГК РФ). Учитывая значение стабильности процессуальных отношений, что в немалой степени предопределяется надлежащей компетенцией суда, рассматривающего спор, следует поддержать высказанные предложения. Вместе с тем решение данного вопроса желательно видеть на уровне процессуального законодательства. Поскольку, если считать, что форма пророгационного соглашения регламентируется нормами материального права, тогда вне контроля остаются соглашения, заключенные за пределами России, основывающие международную подсудность российского суда. Особенно если учитывать, что по зарубежному законодательству требования к форме пророгационного договора могут быть более либеральными. Кроме того, нельзя игнорировать современные технологии обмена информацией. Например, в европейском гражданском процессе передача электронных сообщений, которые позволяют прочно засвидетельствовать соглашение о подсудности, приравнивается к письменной форме (абз. 2 ст. 23 Регламента Совета Европейского Союза 44/2001 «О судебной подсудности, признании и исполнении судебных решений по гражданским и торговым делам»).

4. Недействительность пророгационного соглашения при договорной подсудности

Не меньшее внимание заслуживает вопрос о недействительности пророгационного соглашения. По мнению В.К. Пучинского, из общего смысла и назначения института недействительности сделок следует признать допустимым применение к пророгации положений ст. ст. 166 - 179 ГК РФ См.: Научно-практический комментарий к Гражданскому процессуальному кодексу Российской Федерации / Под ред. В.М. Жуйкова, В.К. Пучинского, М.К. Треушникова. М., 2003. С. 845.. Однако сомнения в возможности оспаривать арбитражное соглашение по мотивам заблуждения См.: Комментарий к Арбитражному процессуальному кодексу Российской Федерации (постатейный) / Под ред. проф. В.В. Яркова. С. 515. кажутся уместными и в отношении пророгации. Действительно, ход судебного производства рискует оказаться в подвешенном состоянии, если одна из сторон способна на любой стадии оспорить компетенцию оговоренного суда в связи с тем, что ее согласие на изменение компетенции суда было вызвано заблуждением. В этой связи представляется интересной позиция немецкого законодателя, согласно которой подобные риски устраняются с помощью правила о вступлении в процесс по основному спору без заявления возражений (§ 39 ГПК Германии). Ответчик лишается права оспаривать действительность пророгации, если он вступил в обсуждение основного спора (предмета иска).

Как правило, пророгационное соглашение оформляется в виде соответствующей оговорки в рамках гражданско-правового договора. Тем не менее пророгация, будучи частью заключаемого договора, сохраняет свою автономность. Качество автономности, присущее соглашению о подсудности, практически не оспаривается в современной литературе, оно вытекает из сущности данного соглашения, которое в отличие от гражданско-правового договора направлено на возникновение последствий процессуального характера. Таким образом, основной договор и пророгационное соглашение не совпадают по своему предмету. Сделанный вывод позволяет верно определить соотношение договора и относящейся к нему оговорки о подсудности.

Во-первых, недействительность договора не влияет на действительность оговорки, равно как недействительность оговорки не влияет на действительность договора. Следовательно, если одна из сторон намеревается оспорить действительность заключенного договора, надлежащий суд по рассмотрению ее требований определяется исходя из пророгационного соглашения. Относительно института арбитражной оговорки принцип автономности получил прямую прописку на нормативном уровне. В частности, согласно п. 1 ст. 16 Закона РФ «О международном коммерческом арбитраже» арбитражная оговорка, являющаяся частью договора, должна трактоваться как соглашение, не зависящее от других условий договора. При этом «решение третейского суда, что договор ничтожен, не влечет за собой в силу закона недействительности арбитражной оговорки». Применительно к соглашению о подсудности подобные положения не закреплены, однако стоит согласиться с Р.М. Ходыкином и признать их действующими в силу логического толкования См.: Ходыкин Р.М. Указ. соч. С. 138..

Во-вторых, передача прав по основному договору не означает такую уступку в отношении пророгации. В данном аспекте примечателен вопрос практического характера: может ли кредитор путем цессии обойти подсудность, установленную пророгацией, и предъявить через цессионария свои требования в более удобный для себя суд? Такая ситуация особенно актуальна в сфере международного гражданского процесса, когда иностранные контрагенты, дабы оградить себя от российского судопроизводства, включают в текст контрактов условие о подсудности будущих споров судам их государства, однако опрометчиво не учитывают риски, связанные с непризнанием решения иностранного суда на территории России. Поэтому важно определить судьбу пророгационной оговорки при совершаемой цессии. Интересны точки зрения по данному вопросу относительно арбитражного соглашения. Одни полагают, что поскольку при перемене лиц в обязательстве на правопреемника распространяются права и обязанности первоначальной стороны, то, следовательно, на него распространяется и действие арбитражного соглашения См.: Шмелева-Мата О.М. Международный коммерческий арбитраж: арбитражное соглашение и перемена лиц в обязательстве // Арбитражная практика. 2002. № 1. С. 131.

. Другие, напротив, берут за основу характер арбитражной оговорки как соглашение по собственному предмету, не предполагающее прав, которые могут быть предметом уступки требования (ст. 382 ГК РФ) <13>. В случаях с соглашением о подсудности первая точка зрения нашла поддержку у правоприменителя. Так, суд кассационной инстанции оставил определение суда первой инстанции без изменения, указав, что, предъявляя иск в Арбитражный суд Свердловской области, истец ошибочно исходил из того, что арбитражная оговорка о подсудности исков по основному договору как соглашение сторон является самостоятельным, не зависящим от указанного договора условием и имеет не материально-правовой, а процессуальный характер, поэтому может быть изъята из объема прав, переданных ему по договору цессии. Согласно ст. 384 ГК РФ право первоначального кредитора переходит к новому кредитору в том объеме и на тех условиях, которые существовали к моменту перехода права, если иное не предусмотрено законом или договором. К таким условиям относится также и условие об избрании арбитражного суда по правилам ст. 30 АПК 1995 г. (ст. 37 АПК 2002 г.). Исключив возможность передачи новому кредитору права, основанного на оговорке о подсудности, стороны договора цессии тем самым в нарушение ст. 310 ГК РФ без согласия должника изменили условие обязательства об установлении договорной подсудности. Однако позиция суда вызывает сомнения в своей обоснованности, поскольку противоречит сути пророгационного соглашения. Определяя компетентный суд, стороны не устанавливают обязанность будущего истца обращаться с исковыми требованиями только в согласованный суд или обязанность будущего ответчика воздержаться от возражений о неподсудности пророгированного суда. Следует еще раз подчеркнуть, что действие пророгации - исключительно в обосновании и соответственно потере подсудности. С обоснованием подсудности у потенциального истца возникает процессуальное правомочие обратиться в установленный соглашением сторон суд, в то время как противная сторона теряет право ссылаться на подсудность исключенного суда. Таким образом, пророгационное соглашение не предполагает возникновения гражданских правотребований и не способно быть предметом цессии. Обратный вывод вопреки мнению суда, наоборот, давал бы больший повод для недобросовестного использования инструментов сингулярного правопреемства, когда кредитор переуступал бы права только из основного обязательства, не связывая правопреемника заключенной пророгацией. Формально нормы закона этому не препятствуют. Представляется, что защиту интересов ответной стороны можно обеспечить за счет иных правовых средств. Например, немецкие процессуалисты в подобных случаях считают уместным применение § 404 Гражданского уложения Германии, согласно которому должник вправе приводить против нового кредитора те возражения, которые он мог приводить против прежнего кредитора. Следовательно, факт совершенной цессии не влияет на заключенное с первоначальным кредитором пророгационное соглашение. Обращение цессионария в иной суд, то определено в соглашении, не лишает должника (ответчика) в соответствии со ст. 386 ГК РФ права приводить возражения о ненадлежащей подсудности.

Соглашение о подсудности, являясь процессуальным договором, предполагает конкретизацию относительно своего предмета. По верному замечанию немецкого процессуалиста Готфрида Баумгэртеля, потребность в конкретизации пророгации вызвана не ее спецификой, а общими требованиями определенности любого договора. Несмотря на то что в отечественном процессуальном законодательстве допустимость договорной подсудности не обусловливается степенью ее конкретизации, исходя из положений теории, можно говорить о двух общепризнанных требованиях.

Во-первых, пророгация должна касаться только определенного правового отношения. Требуется такая определенность, которая позволила бы отграничить соответствующее правоотношение от другого. В частности, будет достаточным, если контрагенты согласуют следующее условие: что все споры из заключенного между ними договора подсудны суду. Важно отметить, что требование определенности распространяется на лежащее в основе споров правоотношение и не касается самих споров. Поэтому, как правило, истец не лишен возможности заявить множество требований в одном иске или несколько исков относительно спорного правоотношения. Напротив, ситуацию неопределенности порождают пророгационные формулировки, которые не связаны с конкретным правоотношением типа: по всем спорам, возникающим между сторонами в будущем, надлежит обращаться в суд. Также неприемлема оговорка, если она касается круга деловых отношений договаривающихся сторон, но при этом не относится к конкретному правоотношению.

Во-вторых, пророгационным соглашением должен четко устанавливаться суд, к компетенции которого стороны отнесли свои возможные споры. В противном случае договорная подсудность хромала бы за отсутствием определенности, что ставило бы под угрозу стабильность процессуальных отношений и ущемляло бы положение встречной стороны. Поэтому формулировки, которые не содержат ссылки на конкретный юрисдикционный орган (например, все возникшие споры из заключенного договора рассматриваются судом, который определяется истцом), недопустимы. Зеркальным отражением сказанного должен быть тезис о том, что соглашение об изменении подсудности носит исключительный характер для обеих сторон. Отсюда следует отказывать в силе такой оговорке, которая для одной из сторон действует факультативно, но без исключений связывает другую сторону. Подобные оговорки именуются в литературе как «прикрытие процессуального неравенства за ширмой частной автономии», они способны дать лишний повод для злоупотреблений более сильной стороне, поэтому риск их появления должен быть минимизирован с помощью строгих требований к определенности и исключительности соглашения.

Как правило, процессуальное законодательство ограничивает усмотрение сторон по изменению подсудности, если таковая устанавливается императивными нормами и в ее незыблемости заинтересован правопорядок. Как ГПК РФ, так и АПК РФ не допускают заключения пророгационного соглашения в отношении исключительной и родовой подсудности. Поскольку в законе четко определяется исключительная и родовая подсудность, то установленное ограничение не вызывает особых сложностей в применении. В то же время новелла АПК РФ, регулирующая соглашение о подсудности по делам с участием иностранных лиц, предусматривает труднообъяснимое условие допустимости такого соглашения, а именно: оно не должно изменять исключительную компетенцию иностранного суда (ч. 1 ст. 249 АПК РФ). Представляется, что данное нововведение не согласуется с сущностью пророгации и выглядит чужеродным в системе норм международного гражданского процесса. Исключительная подсудность, изменение которой недопустимо соглашением сторон, обязательна для сторон согласно закону места судебного разбирательства, оговоренного сторонами. Например, немецкая фирма и ее деловой партнер - российская организация заключили между собой договор купли-продажи офисного помещения, расположенного в г. Москве. Стороны оговорили, что все споры по заключенному договору рассматриваются в Земельном суде г. Мюнхена. Однако согласно ч. 1 ст. 38 АПК РФ иски о правах на недвижимое имущество предъявляются в арбитражный суд по месту нахождения имущества, в частности, в нашем случае споры о признании права собственности или признании договора недействительным по смыслу ч. 1 ст. 38 подсудны исключительно Арбитражному суду г. Москвы. Тем не менее положения российского закона не ставят под сомнения действительность пророгационного соглашения, поскольку оно не нарушает исключительную подсудность немецких судов. Исключительная подсудность по месту нахождения вещи знакома и немецкому законодателю, однако она распространяется только в отношении земельных участков (§ 24 ГПК Германии). Следовательно, легитимность оговоренного иностранного суда продолжает оставаться в силе даже тогда, когда стороны изменили исключительную подсудность, установленную российским правом См.: Научно-практический комментарий к Гражданскому процессуальному кодексу Российской Федерации / Под ред. В.М. Жуйкова, В.К. Пучинского, М.К. Треушникова. М., 2003. С. 846.. Иное дело, что решение, вынесенное по такому делу иностранным судом, не приобретает на территории России юридической силы (п. 3 ч. 1 ст. 412 ГПК РФ, п. 3 ч. 1 ст. 244 АПК РФ). Приведенный пример наглядно иллюстрирует те сложности, которые подстерегают правоприменителя в сфере международного гражданского процесса. Действие новеллы ч. 1 ст. 249 АПК РФ имеет условие: точное установление судом норм иностранного процессуального права об исключительной подсудности. Аксиома имеет своим предметом внутреннее право, обязанность суда исследовать иностранное право возникает в редких случаях при наличии коллизионных привязок, которые касаются вопросов материально-правового характера (ст. 14 АПК РФ). Обязывание без надобности российские суды выполнять трудоемкую задачу по установлению содержания иностранных процессуальных норм, что собственно имеет в виду новелла ч. 1 ст. 249 АПК РФ, похоже больше на медвежью услугу, чем на реальную правовую помощь. Тем более, если учитывать, что норма изначально страдает пробелами. Так, наряду с запретом изменять исключительную подсудность в законодательстве ряда стран действуют прямые запреты пророгации в отношении характера спора или круга лиц, о чем ничего не говорится в ч. 1 ст. 249 АПК РФ.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5